И вся армия. Коечку заправлять внатяг, чтоб комкастый тюфяк – прямоугольной доской. В столовую – руки не мыть, но обувь чистить, проверят. В увольнение – пройти изнутри складку брюк куском сухого мыла, и навести стрелку ходом расчески меж зубцов.

По присяге – разрешали у них усы. И выхолил Витек шелковые черные кисточки. Они его и сгубили.

Прибыли представители частей разбирать салабонов. Увидел его в строю один летёха, приостановил взгляд:

– Фамилия?

– Рядовой Мясников. – Скуластый, смуглый, черноглазый.

– Русский?

– Так точно.

– А по виду – то́чно азиат. Мустафа такой.

Витек стал Мустафой – пришлось в масть.

Внешность – это, конечно, ерунда, но иногда и она может значить. В Афган!

Про Афган рассказывали ужасы, снижая голос. Зато дедовщины нет и кормят хорошо. Никакой строевой и нарядов, и офицеры добры и осторожны – чуть что не так, и получишь в бою пулю в спину.

Ни хрена. Жрали сухпай не досыта, деды мордовали до тупости и отчаянья, спали по три часа – все работы на молодых и ночные охранения. Застанут спящим – бьют в смерть.

Ну че. Пошли на операцию. Горы раскалены, прешь под солнцем сорок кг – НЗ, патроны, вода, спальник, с пулеметчика или радиста еще что-нибудь на тебя навесят, ноги дрожат и с камней срываются, язык сбоку. А душман скачет наверху, как козел – калоши на босу ногу, халат и автомат через плечо. А тебя через пару суток марша бери голыми руками, бобик сдох…

«Крокодилы» встали над горой, ощетинились вспышками, протянули дымные ленты – отработали по кишлаку, как на гигантской совковой лопате перетряхнули склон. Пошли вперед, где что – не понять, дым, треск, тут как даст под ногами!..

Гагарин опять сбивается, считая ресурс десантных Ан-12 на одну дивизию до Москвы. Полк на Кремль, батальон на телевидение и радио, батальон на дачи, по роте на вокзалы и аэропорты, по роте – оседлать кольцевую и шоссе.

– Телефонная станция – взвод, – бормочет он. – Подземный узел связи – рота… Генштаб – две роты. Дежурный по гарнизону – взвод…

Считай-считай, парень. Учти еще по отделению – запечатать депо метрополитена и автобусные парки, по отделению на электростанции – это сразу вырубит типографии и редакции, иначе их не пересчитать, и ради Бога, обеспечь прежде всего командующего ПВО, который под автоматом даст на запросы с постов, без его решения обойтись не захотят, добро на проход эшелона. А иначе получится вечная русская хренотень: хотели как лучше, а получилось как всегда.

Нет, теперь он маху не даст. На собственной шкуре научился, взять хоть его самого. Вот, скажем, родился Гагарин в 1935 году. Старик в том году уже был директором завода, Каведе – молодым сержантом НКВД, Жора вступил в КИМ – Коммунистический Интернационал Молодежи, как тогда назывался комсомол. Прямо-таки преемственность поколений, только интервал был упрессован обвалом времени с двадцати пяти лет, как обычно считают историки поколение, до десяти, от силы двенадцати. Десяток и дюжина – одна, в сущности, единица в разных системах счета.

Поэт Багрицкий неслучайно (и не для рифмы, писать он умел) настаивал, что именно «десять лет разницы – это пустяки», и неслучайно это именно «разговор», и с «комсомольцем», и о «войне». Сознательно он, надо полагать, никакого особого глобального смысла в то, что именно «десять лет», в виду не имел. Но тем поэт и характерен, что через него эпоха являет свои истины.

– Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я! – Сколько жизни звучало в громах над нами.

Сорокалетие освоения Целины не очень отмечалось, не до него тут; и Гагарин это переживал. На войну он не успел, а в подвалах и полуподвалах ребятишкам хотелось под танки! и, стало быть, в юности понял, что смысл его жизни в том, чтобы поднять Целину. Распахать бескрайнюю нетронутую степь – заколышет тучная нива золотое литье до горизонта. Встанут белые города, задымят заводы, давая счастливое изобилие стране.