– Уволен он абсолютно законно, Сергей Константинович. У этого многообещающего подростка был прогул и несколько опозданий.

– Боюсь, что в данном случае вы ошиблись, – бесцветным голосом, уже не глядя на кадровика, сказал Сергей Константинович. – Пока можете быть свободны. Я позвоню.

– Шаблов сам вам пожаловался? – обратился он к Вике, когда они остались одни.

«Если бы он мне пожаловался!» – подумала Вика. Вслух она сказала:

– Они редко приходят с подобными жалобами. У них у всех самолюбие большое. Но я думаю, вам не надо объяснять, что Шаблова сейчас никак нельзя уволить. Нельзя его оставить без работы, без людей.

– Так ведь вы на этом не кончите, – с шутливой безнадежностью сказал Сергей Константинович. – Потом вам шеф для него понадобится, потом на учебу его устраивай. В общем, все по схеме блудного сына.

– Простите, но в подробностях не представляю себе этой схемы, – сердито сказала Вика. Как-то не солидно заканчивался серьезно начатый разговор.

– А подробности простые. Было у отца два сына. Один хороший, работал-трудился, склок не заводил, но никаких особых благодарностей ему за это не выпадало. А второй всю жизнь прогулял-пробесчинствовал. Бос и наг к отцу вернулся, тот кинулся сынка обнимать-целовать и в честь его лучшего тельца заклал. Не так ли у нас с вашими «трудными» получается?

Как всегда, всерьез затронутая какой-то мыслью, Вика начисто отключилась от окружающего, от собеседника. Это странное свойство нередко ввергало ее в неловкость. Хорошо, если подумают, что у нее неприятности или она болезненно рассеянна. К сожалению, чаще такой уход Вики «в себя» расценивался как элементарная невоспитанность.

Однако ж Сергей Константинович не осудил Вику. Напротив того, он смотрел на нее с возросшим интересом, и глаза у него веселели с каждым мгновением ее напряженного раздумья. Если б Вика могла увидеть себя его глазами, перед ней предстало бы довольно забавное существо: высокая девушка, но рост как-то неприметен из-за хрупкости, почти худобы. Девушка закована в китель, как в латы. Трудно даже предположить, какова она под этим кителем. Странное лицо… Его можно было бы счесть привлекательным, если бы не какая-то навязчивая хмурость, обостренность черт, нередко свойственная светловолосым людям.

– Вы всегда так вольготно размышляете? – спросил Сергей Константинович. Негромко произнесенные слова прозвучали в кабинете так, словно до них очень долго царило здесь молчание.

– Извините! – сказала Вика вызывающе-сердито, словно бы он подглядывал за ней. – В самом деле, как это пришло мне в голову поразмышлять в вашем кабинете. Действительно, нашла место! И шефа – не беспокойтесь! – не буду просить у вас. Шефов нам надо молодых, комсомольцев, чтоб живым примером увлекали, а ваш вон, кадровик, только и думает, как бы чистеньким выйти, о трудных не замараться. А вообще-то это неправильно, что для ваших же подростков мы должны шефов у вас просить. Вот вы за звание предприятия коммунистического труда боретесь. А какое вы коммунистическое предприятие, если у меня девять человек ваших трудных на учете? Родители, значит, в ударниках, а дети вот-вот срок схватят, это что – дело? Личное клеймо, знак качества! А на детях какое клеймо будет стоять? А ну как уголовники их поставят?

– Ого! – сказал Сергей Константинович. – За вами, товарищ инспектор, не заржавеет. На сегодня, пожалуй, хватит. Фузенкову привет передавайте.

Вика мгновенно поднялась, с отвращением чувствуя, что краснеет. Сколько раз давала себе зарок держаться в пределах допуска. Вот тебе и воля в кулаке. А этот тип еще и Фузенкова знает. Накапает как пить дать.