Независимо от того, насколько мы уверены в себе, за долю секунды жизнь может полностью разрушиться. Как в библейской притче об Ионе, непознаваемые силы травм и потерь могут поглотить нас с головой, затолкав глубоко в свое холодное темное чрево. Пойманные в ловушку и одновременно потерянные, мы застываем в безнадежности от ужаса и беспомощности.

Ранним утром 2005 года я ступил из дома в благоухающее южнокалифорнийское утро. Нежное тепло и мягкий морской бриз бодрили и придавали походке легкость. Это было зимнее утро, когда все жители остальной части страны (за исключением разве что Гаррисона Кейллора из Лейк-Вобегона[1]) наверняка захотели бы бросить лопаты для уборки снега и перебраться на теплые солнечные пляжи этого южного края. Это было начало идеального дня, когда ты уверен, что ничего плохого случиться не может. Но случилось.

Я шел в счастливом предвкушении, как мы с моим дорогим другом Бутчем отпразднуем его шестидесятилетие.

Я ступил на пешеходный переход…

…В следующее мгновение, парализованный и оцепеневший, я лежу на дороге, не в силах пошевелиться или вздохнуть. И не могу понять, что произошло. Как я сюда попал? Из клубящегося тумана замешательства и неверия ко мне устремляется толпа людей. Они останавливаются в ужасе. Внезапно нависают надо мной, образуя плотное кольцо, их вытаращенные глаза прикованы к моему обмякшему и скрюченному телу. С моей беспомощной точки зрения они выглядят как стая плотоядных воронов, пикирующих на раненую добычу – меня. Медленно опознаю реальную сторону нападения. Как на старомодной фотографии со вспышкой, вижу нависающий надо мной бежевый автомобиль, оскалившийся решеткой радиатора, с разбитым лобовым стеклом.

Дверь машины внезапно распахивается. Из нее вываливается наружу подросток с широко раскрытыми глазами. Она смотрит на меня в ужасе. Странным образом я одновременно и знаю, и не знаю, что произошло. Когда фрагменты начинают складываться, они образуют ужасающую реальность: должно быть, меня сбила эта машина, когда я шел по пешеходному переходу. В растерянности, не веря произошедшему, я снова погружаюсь в туманные сумерки. И обнаруживаю, что не в состоянии ясно мыслить или заставить себя очнуться от этого кошмара.

Ко мне бросается мужчина, падает на колени. Говорит, что он – дежурный парамедик. Когда я пытаюсь понять, откуда доносится голос, он строго приказывает: «Не двигайте головой». Противоречие между его резким тоном и естественным желанием тела – повернуться на его голос – пугает и оглушает до состояния своего рода паралича. Сознание странным образом расщепляется, и я испытываю непривычное ощущение «дислокации». Я будто парю над собственным телом, глядя сверху на разворачивающуюся подо мной сцену.

Я вновь резко оказываюсь в теле, когда он грубо хватает меня за запястье и щупает пульс. Затем меняет положение, оказываясь прямо надо мной. Он обхватывает мою голову обеими руками, удерживая ее и не давая двигаться. Резкие действия и режущий тон команд пугают; они еще больше обездвиживают. Страх проникает в ошеломленное, затуманенное сознание: «Может, сломана шея», – думаю я. У меня непреодолимое желание найти кого-нибудь другого, на ком можно сосредоточиться. Мне нужен чей-то утешающий взгляд, спасательный круг, за который можно ухватиться. Но я слишком напуган, чтобы пошевелиться, и застываю в беспомощности.

Добрый самаритянин быстро задает вопросы: «Как вас зовут? Где вы находитесь? Куда вы направлялись? Какое сегодня число?» Но я не могу пошевелить губами, не могу произнести ни слова. У меня нет сил отвечать. Его манера спрашивать заставляет меня чувствовать себя еще более дезориентированным и совершенно сбитым с толку. Наконец, удается подобрать слова и заговорить. Голос звучит глухо и натужно. Я прошу его, жестом и словами: «Пожалуйста, отойдите». Он подчиняется. Словно нейтральный наблюдатель, говорящий о человеке, распростертом на асфальте, я заверяю его, что понимаю, что мне нельзя двигать головой, и что я отвечу на вопросы позже.