– Он с легкостью вошел в транс?

– М-м... я бы не сказал. Для этого ему пришлось сделать себе надрез на запястье.

– Что? – Рита напряглась.

– Что слышала, – печально усмехнулся Костик. – Мы не успели его остановить. Но не волнуйся, – успокаивающе добавил он. – Ранка получилась совсем пустяковая. Ее сразу же обработали и наложили повязку.

– Но кровь! Ему потребовалась кровь. Понимаешь, что это значит?

– Да. Где-то в этих перекошенных мозгах застряла большая заноза.

Хуже всего, что он сам знал, что делать. Пролитая кровь – состояние транса. Судя по всему, эта фатальная связка оказалась закрепленной уже очень давно.

– Ох... а мне с ним работать!

– Советую отказаться от этой затеи, – отозвался Костик очень серьезно. – Таких людей лучше не трогать.

Как будто она сама этого не знала!

– Надо по крайней мере заставить его есть. А то ведь ноги протянет.

Костик скептически улыбнулся:

– Да, вчера я имел счастье наблюдать, как он под присмотром Татьяны Степановны впихивает в себя овсянку.

– И что овсянка? Прижилась?

– Да вроде бы.

Понурая и полная зловещих предчувствий, Рита возвращалась к себе на третий этаж. Там (она знала почти наверняка) ее уже дожидалась эта парочка, мама с дочкой. Отчаянно молодящаяся мамаша, которой недавно удалось заполучить в мужья третьеразрядного актера, пригодного разве что для малобюджетных фильмов и тошнотворных отечественных сериалов, но отличающегося при этом чудовищно завышенной самооценкой, и девочка-подросток со всеми признаками раннего полового созревания. Девочка заходила в кабинет, а мамаша с большой неохотой оставалась снаружи. Будь ее воля, она бы сама объяснила этой непонятливой женщине-психиатру, в чем, собственно, заключается проблема и как ее следует решать, а так приходилось торчать по целому часу под дверью, теряясь в догадках, какие еще скелеты милостью ее несовершеннолетней дочери появятся из семейного шкафа на этот раз.

Девочка посещала аналитика на протяжении четырех месяцев, пересмотрела многие из своих первоначальных невротических установок и сейчас была сильно расстроена и даже напугана внезапным решением матери прервать лечение. Рита вспомнила ее молящие глаза, стиснутые на коленях руки.

«Маргарита Максимовна, сделайте что-нибудь. Поговорите с ней. Я больше не могу так жить».

«Я уже говорила с ней, Жанна».

«Почему она мне не верит?»

«Потому что не хочет верить. Потому что боится потерять этого мужчину. Потому что женское начало в ней сильнее материнского».

«То есть его она любит больше, чем меня?»

«Это не одно и то же – любить мужчину и любить ребенка. Твоя мать хочет иметь и то и другое. Она не намерена отказываться от него ради тебя».

«Вы правда ничего не можете сделать?»

«Боюсь, что нет. Пойми, Жанна, я врач, а не волшебник. Я не могу изменить чью-то жизнь, тем более когда сам человек этого не хочет. Я могу только указать, где и когда он оступился».

«Что вы мне посоветуете?»

«Бороться. Бороться изо всех сил. Не уступать, даже если это потребует от тебя гораздо больше усилий, чем ты предполагала».

А тут еще писатель с выраженной правополушарной активностью! Причем в его случае нельзя даже заподозрить латентный психоз, чтобы под этим предлогом отказать ему в терапии – пациенты с подобными нарушениями, как правило, выглядят совершенно нормальными людьми (чересчур нормальными!). Этот же и выглядит ненормальным, и ведет себя соответственно. И когда в процессе анализа начнется постепенный перевод в сознание многих бессознательных содержаний, кто знает, что поднимется из этих темных глубин, какой архаичный монстр.

Она старалась не думать о своем новом пациенте до тех пор, пока он не переступит порог ее кабинета, но в понедельник с утра от Штеймана принесли его медицинскую карту с результатами всех обследований, и поневоле пришлось уделить этому время и внимание.