Семья же больше походила на стайку обезумевших от голода гиен, периодически откусывающих у слабого кусок живой плоти на бедре. При этом роль слабого блестяще и посменно отыгрывал каждый. В армии могли бы позавидовать тому, что человек без напоминаний, уговоров и устава самостоятельно заступал на вахту. То Борислав обижался и объявлял молчанку, прекращая говорить две традиционные фразы «Я ушел» и «Добрый вечер» – это значило, что Вера чем-то сильно провинилась. Порой сама женщина превращалась из тирана в жертву и демонстративно плакала на глазах у черствого и скупого супруга. Мария Ивановна держала нейтралитет, разыгрывая спектакль счастливой семейной жизни перед внучкой, которая не должна была узнать о том, что нормальные люди так не живут. Поэтому девочку часто водили по театрам, на прогулки в далекие парки и читали вслух украинскую классику, чтобы наполнить голову хоть какими-то словами.

Вечером женская часть семьи устраивалась на небольшом и твердом кухонном уголке, садясь на который нужно было подкладывать перину даже очень тучному человеку с объемным задом – в совке изготавливали мебель не для комфорта, а чтобы чем-то заставить дом.  Верочка насыпала цейлонский чай в керамический чайник с перламутровым отливом – единственная часть из большого сервиза, который хранился в серванте на случай… На какой случай – ни одна советская женщина не могла бы ответить, но хранить нужно было и непременно в серванте. Если что-то нечаянно разбивалось при попытке снять пыль, это приравнивалось к катастрофе, и с виновником не разговаривали месяцами. Поэтому к таким сервизам мало кто осмеливался прикасаться, отчего они настолько загрязнялись и залипали, что после 90-х их просто выбрасывали.

Верочка нарушила правило и позволяла домочадцам пить чай из сервизного чайника. Мария Ивановна доставала из холодильника, стоявшего в коридоре из-за отсутствия места в кухне голландский сыр, а Оля несла вишневое варенье домашнего приготовления. Каждое лето Верочка закрывала баснословное количество банок с вареньем – яблочное, тыквенное, с добавлением лепестков роз, которое делалось по ее тайному рецепту несколько суток, и, конечно, вишневое. Последнее было самым вкусным, ведь готовилось без косточек. Женщина гробила сутки, чтобы подоставать косточки из каждой вишенки, а потом столько же, чтобы каждую ягодку проверить еще раз. Ведь если делать, то идеально. В этом отношении Вера действительно заслуживала прозвище «мньоха», которым ее величала мама.

Вечера были очень душевными, пахучими, ведь тогда сыр действительно пахнул сыром, а чай на самом деле требовал заваривания, а не кипятка, чтобы покрасить чашку. Женщины обсуждали прошедший день, Мария Ивановна раздавала полезные советы на завтра, Верочка сильно плямкала, тщательно пережёвывая еду, и громко сербала горячий чай, так как употребляла исключительно кипяток. Маленькая Оля молчала, впитывая вербальный опыт у старших. Такие посиделки были редкими, но желанными, поэтому дамы уходили на ночной покой далеко за полночь.

Двухкомнатная квартира  походила на элитную мусоросвалку. В ней размещались неописуемой красоты разнообразные безделушки и предметы роскоши, которые в советские времена достать было невозможно, но Верочке, ценительнице прекрасного, это мистическим образом удавалось. Формат малогабаритного пространства и убранство квартиры не сочетались между собой, но тонкий вкус женщины нуждался в реализации. Особым местом силы и женственности было трюмо из прямоугольного зеркала, прибитого на два гвоздя в стену, и низкого шкафчика с двумя дверками ал-я «муж, золотые руки, сделал сам». Сбоку, слева от зеркала, висел необыкновенного изящества светильник в виде двух свечей, включая который можно было осветить свою и соседскую квартиру. Яркие лампочки выедали глаза, но смотрелось крайне  эффектно. В шкафчике хранился настоящий клад в деревянных овальных шкатулках с узорами из цветов, покрытых лаком. Когда их открывали, слышался характерный скрип от разъединения прилипших друг к другу шкатулки и крышки, а коридор наполнялся запахом хвои.