Так что сформировали меня эти три никак не связанных между собой города. Ну, то есть как не связанных. Они связаны мной. Москва в воспитании тоже участвовала, но была как неприветливый дальний родственник, с которым тебя по недоразумению оставляют, потому что больше не с кем. Сердечно мы с ней породнились сильно позже. Наверное, после моих тридцати.

Тем не менее в первый класс я пошла именно в Москве. Потом, правда, мне пришлось много раз менять школы – восемь штук за десять лет. Приживаться, пускать корни, а потом экстренно эвакуироваться, не распуская нюни. Это обстоятельство сформировало меня не в меньшей степени, чем те самые Курск, Москва, Вена и Одесса, между которыми наша семья курсировала все годы моего детства.

Моя семья – это отец, мама, я и моя младшая сестра Маша. И вот тут еще важное – между мной и Машей у родителей родился и почти сразу умер сын. Наш брат Алеша, которого мы никогда не видели. По советским обычаям от детей такие «из ряда вон» события взрослые скрывали даже тогда, когда события разворачивались прямо у ребенка на глазах. Иногда мне кажется, что газлайтинг как способ взаимодействия друг с другом изобрели мы, русские. Мы с детства приучены грациозно огибать «слона в комнате», делая при этом вид, что никакого слона нет. Как в моей любимой современной поговорке «Как же так? Жопа есть, а слова нету!» (простите меня заранее, если много раз встретите ее в этой книге). В общем, эту страшную потерю мои родители перенесли стоически. Молча. Мне же от нее на долгие десятилетия досталась непреходящая фоновая тревога: я ощущала ее почти постоянно и буквально кожей, а назвать не могла. Потому что названия таким событиям должны, конечно, давать взрослые. Это они должны обязательно объяснять ребенку, что произошло, чтобы защитить и успокоить. Ну, если могут, конечно. Даже лучше так скажу – если они сами не только по паспорту взрослые, эти взрослые. Мои родители, как я сейчас хорошо понимаю, были совсем еще дети. Бедные, несчастные, разбитые несправедливым горем дети, которым их взрослые тоже ничего никогда не объясняли.

Еще, конечно, на меня сильно повлияло родительское воспитание. Оно было довольно типичным для того времени, в котором я родилась. Мои совсем молодые родители, пламенные комсомольцы, так, видимо, боялись со мной напортачить, что с самого раннего детства на всякий случай запретили мне вообще все. Держали в черном теле – чтобы не зазналась, не загордилась, не покатилась по наклонной, и какие там еще пороки могли пожрать советского ребенка.

Пороки меня никакие не пожрали – от них меня надежно охраняло неотступное чувство вины, стыда и неловкости за занимаемое в мире место. Родители мне при каждом удобном случае напоминали, что занимаю я его попусту, незаслуженно и мне еще предстоит отдать нашей советской родине долг за то, что она меня поит, кормит и вообще носит. Долг я отдавала как могла – прилежно училась, много читала вслух и про себя, мыла посуду, ноги, руки, чистила зубы, застилала постель, помогала маме, но этого все равно никогда не было достаточно. Популярный в те времена воспитательный стиль предусматривал, что как бы ребенок ни старался, хвалить его ни в коем случае нельзя, а то он сразу начнет лениться и почивать на лаврах, поэтому меня и не хвалили, но регулярно и убедительно стимулировали стараться. Вот в общих чертах условия, в которых начал формироваться мой характер. Завершил процесс, без всяких сомнений, лютый алкоголизм моего отца. Всем и так известно, что это неприятный, многогранный недуг, к тому же у моего отца он имел форму поистине звериную. Все дополнительно осложнялось нашим привилегированным статусом: после ночных драк и побоев нужно было выходить в люди как ни в чем не бывало и оправдывать статус приличной семьи советского служащего за рубежом. Поэтому у нас в семье бытовало правило «по лицу не бить». По другим местам бить, соответственно, было можно. Это, как вы понимаете, характер не просто доформировало, а обожгло и закалило. Этот характер здорово меня выручал в те годы, когда приходилось выживать. А вот когда необходимость выживать отпала, начались сложности. Оказалось, что я прекрасно умею выживать, но совсем не представляю, как можно просто жить. А уж как жить счастливо и с удовольствием – и подавно. Вот про это и книга. Про то, как я сначала это поняла, а потом училась жить счастливо.