Поли проводила много времени в созерцании коня. Чувствовала, что, когда она дома, все как-то думает о нем. Она дал ему имя Харбор – из-за прирученной силы моря в гаванях. Поли находила что-то сакральное в аналогии между яростью моря и силой коня, гавани и узд…
Харбор начал слушать ее мысли, которыми она делилась с ним вслух – сначала робкими, затем все более откровенными и, наконец, обнаженно-искренними обо всем, что касалось ее жизни: о ее лицемерных подругах, о бывших любовных отношениях, о лукавом банкире, о медленном утоплении надежды в повседневной жизни…
Харбор был прекрасным слушателем. Его поза казалась реакцией на каждый их разговор. Как будто участилось его фырканье на ехидные комментарии Поли о своих подругах… Или, подняв передние копыта, он взлетал, чтобы затоптать неверного любимого. Очертания силуэта на фоне алого заката внушали страх, и Поли приняла Харбора за защитника своих мыслей. Он превратился в ее душевный сейф.
Однажды ночью, отправив своих последних нетрезвых гостей, Поли бросилась в поисках чувств к своему потенциальному «Ему». Пока Поли впивалась губами в его шею и ее руки оглаживали выраженные мышцы на его спине, взгляд ее скользнул к Харбору. В ее голове промелькнула мысль, что если бы он был живым, то затоптал бы до смерти ее новую страсть. Эта ярость так поразила Поли, что она сконфуженно заставила свою мечту уйти с пожеланием ему спокойной ночи. Затем она быстро-быстро скрылась в своей спальне.
Всю ночь ей снилось, что она ездила на обезумевшем Харборе в неизвестном направлении, и он упорно отказывался ее слушать. На следующее утро Поли решила выпить молока после успокоительных и записаться на прием к психоаналитику.
Ее личный аналитик рассказал ей какую-то историю о скульпторе, влюбленном в свое произведение, которую она смутно помнила. Затем сказал ей, что нужно расстаться с картиной на какое-то время или лучше навсегда. Поли подумала, что ее психоаналитик перестарался и зашел слишком далеко, но все-таки почувствовала некоторое облегчение. Дома она лукаво не поделилась с Харбором идеей душевного доктора, а только победоносно удалилась в спальню, решив, что она преодолела свою обсессию.
Ночью ничего ей не снилось. Но утром ей пришло на ум, что идея о ее мыслях, охваченных одним нарисованным конем, абсолютно сумасбродная. Об этом не стоило даже думать. Докатиться до того, чтобы ждать совета медицинского лица, как поступить, глупо. Кроме того, появилась новая мода: какое-то пестрое пятно, которое должно было внушать все что угодно и ничего – и Харбор сошел бы с пьедестала над камином.
Поли решила немедленно принять меры. И пока она снимала свою прежнюю любовь со стены, на мгновение ей послышался приближающийся топот копыт. Какое-то смутное чувство – смесь страха, лицемерия и угрызений совести – заставили ее поговорить с ним в последний раз. Поли думала о нем как о древнем рыцаре, который для дамы своего сердца разгромил бы армию сарацин… Внезапно стул под ней – антикварная испанская мебель – сломался, и она потеряла равновесие. Огромное полотно, как в медленном кадансе, рухнуло на Поли, и Харбор полетел на нее своими копытами.
Нашли ее на полу со шрамом на шее, который напоминал подкову.
Харбор отнес Поли в свой мир рыцарей и чести, который она придумала специально для них двоих…
Вира и духи
Будучи совсем маленькой, Вира улавливала оттенки ароматов и интересовалась их пользой для создания среды, подходящей собственным вибрациям людей. Каждый раз, когда ее тонкое обоняние чувствовало нравящиеся ей ароматы, Вира трепетала, как бабочка среди поля алеющих головок мака. Она была окружена людьми, чья плоть, вкус и одежда несли запах, который Вира считала или приемлемым, или отвергала его, как абсурд.