Затем разговор плавно перешел на обсуждение предстоящего боя. Некоторые части нашей дивизии уже вступили в бой, и с фронта до нас доходили странные слухи: русские больше не бегут, а сражаются с таким ожесточением, будто в них вселился сам дьявол; наши вынуждены были зарыться в землю; местность была абсолютно ровной и вся находилась под обстрелом русских на такую глубину, что лошадей пришлось спрятать в укрытия, иначе их просто перестреляли бы; окопы были заполнены грунтовыми водами; как говорили, уровень потерь был очень высоким; появились серьезные сомнения относительно того, смогут ли вообще наши войска прорваться через перешеек; перед нами вырисовывалась ясная перспектива делать громадное число операций в сырости и холоде в течение многих дней и ночей.

Внезапно восточная дверь распахнулась, и прилетевший из степи ветер задул лампу; при тусклом свете, исходившем от печи и освещавшем только нижнюю часть лица, мы выглядели как участники некой средневековой мистерии. Пришел конюх и доложил, что лошади оседланы. Было 3 часа утра. Мы допили водку и, собрав свои халаты, перчатки, кобуры от револьверов, планшеты и противогазы, покинули комнату. Конюхи стянули с лошадей попоны, мы залезли в седла и поскакали вперед в ночной мгле. Дождь перестал лить, и когда мы обернулись, то увидели, что печь, подобно глазу циклопа, все еще светится в темноте.

То село на Перекопском перешейке, которое я покинул сегодня в 3 часа утра, лежало в нескольких километрах к западу от проселочной дороги, и именно до нее мы и должны были добраться. Я взял с собой сержанта Гарлоффа. Это был сухой, молчаливый, надежный человек, который вырос на конном заводе в Померании. Всю свою жизнь он провел среди лошадей, и с годами его лицо стало чем-то похожим на лошадиную морду, что иногда случается у людей его профессии. Он был первоклассным наездником, практически представлявшим собой одно целое со своей верховой лошадью, которую звали Наполеон. В первые дни после начала войны на одной из открытых равнин вблизи Прута русский истребитель, выполнявший разведывательный полет, устроил на нас настоящую охоту. В поисках спасения мы помчались галопом прямо навстречу самолету и выскочили из зоны его обстрела как раз перед тем, когда, по нашим расчетам, он должен был открыть по нас огонь из пулеметов. Мы повторяли этот маневр до тех пор, пока не оказались в безопасности.

Если бы он был англичанином, то мог бы просто совершить круг почета над нами и помахать на прощание крыльями, но он был русским и не мог себе позволить никаких вольностей.

Мы скакали бок о бок в ночной тишине, почти ничего не видя вокруг в кромешной тьме. Гарлофф внезапно натянул у Наполеона поводья. Лошадь присела на задние ноги и остановилась. Я также натянул поводья. Первым делом я подумал о том, что у Наполеона одна из ног попала в заячью норку, но Гарлофф спрыгнул с лошади, сделал несколько шагов вперед и исчез во мраке. Моя лошадь Пани встревожено что-то пережевывала. Когда Гарлофф появился вновь, он произнес всего лишь одно слово:

– Мины!

Я вспомнил, что неподалеку находятся позиции русских. Своими острыми глазами Гарлофф смог заметить маленький кусочек белой тряпки, закрепленный на проволоке в нескольких сантиметрах над землей. Обычно так обозначаются границы минного поля.

Я также спешился, и, ведя за собой лошадей, мы пошли вдоль проволоки с белыми тряпками. Она тянулась как раз вдоль дороги, по которой одновременно могли двигаться только несколько рядов машин. Не было необходимости делать большой объезд. Однако минные поля не ставили по отдельности, и не было уверенности в том, что все они были обнаружены и обозначены соответствующим образом. Мы пристально вглядывались в простиравшуюся перед нами тьму. Вероятно, места для могил уже были нам выделены на полоске земли, простиравшейся между нами и проселочной дорогой.