Я слушал, не говоря ни слова, пока она не спросила, есть ли у меня какие-то сомнения или вопросы. И тогда, сам не знаю почему, я выдал:

– Я не сумасшедший.

Как только последний звук сорвался с моих губ, я об этом пожалел, потому что, думаю, такие слова обычно служат лучшим подтверждением обратного.

Между нами повисло молчание, которое казалось бесконечным.

Она посмотрела на меня пристально, а затем вдруг засмеялась.

– Нет-нет, я знаю, что ты не сумасшедший, – ответила она, улыбаясь. – Мы, психологи, помогаем и нормальным, абсолютно нормальным людям, так что об этом даже не переживай.

– Ну так значит я, нормальный, – ответил я.

– Что ж, хорошо, а нормальный – это какой? – снова спросила она.

– Очень-очень нормальный, ну, по крайней мере, всегда был таким, пока не научился превращаться в неви…

– Превращаться в кого?

И тут я замолчал.

Пока бывший мальчик-невидимка общается в своей палате с психологом, в одной из комнат квартиры, расположенной на окраине города, другой мальчик, с девятью с половиной пальцами на руке, лежит в кровати.

Он думает сейчас о том, о чем не переставал думать последние несколько месяцев. Он думает о последствиях и начинает догадываться, что они неизбежно наступают вслед за поступками.

Он напуган, как никогда в своей жизни, хотя не признается в этом. Сила его характера старается убедить его в обратном: что ему совершенно все равно, но это не так.

Он часами напролет смотрит в потолок, как будто там, на белой поверхности, он может отыскать решение всему, что случилось.

Садится на кровать, разжимает кулаки и смотрит на свои пальцы. Он не может избавиться от этой привычки вот уже много лет, хотя проявляется она только тогда, когда он остается один. Ему никогда бы в голову не пришло разжать кулаки в школе, перед всеми остальными.

Девять целых пальцев и один, которому не хватает половины.

А вот шрамом на груди, прямо под сердцем, он любит похвалиться. И тут уже не важно, что шрам довольно большой: ему кажется, что с ним он выглядит более крутым и брутальным. Возможно, через несколько лет он украсит его татуировкой.

– Нет, ничего. Просто я нормальный, – продолжил я, – как и все остальные нормальные люди. Я не высокий, как жираф, и не маленький, как хоббит, не толстый, как сарделька, и не худой, как макаронина… ну, в общем, нормальный.

Мне кажется, я минут двадцать старался объяснить, в чем заключалась моя нормальность, сравнивая себя с одноклассниками.

Сказать по правде, еще несколько месяцев назад меня можно было смело считать самым нормальным из нормальных. Любой, кто наблюдал бы за мной какое-то время, не нашел бы ни одной черты, которая заслуживала бы особого внимания окружающих.

Например, я не ношу очки и зрение у меня почти идеальное – я вижу даже самую маленькую букву на доске практически из любой точки класса. А после того случая с осиным гнездом я заметил, что зрение у меня стало намного лучше, чем у других людей: я могу различать с дальних расстояний вещи, которых больше никому не разглядеть, а еще умею видеть в темноте. У меня есть и такая способность… но, конечно, об этом я не говорю ни слова.

Я не ношу всякие металлические приспособления на зубах: ни маленькие, ни большие, как были у Вилли Вон-ка а детстве. Правда, у меня два передних резца немного велики и кривоваты: левый смотрит вправо, а правый – немного влево, но это почти незаметно, а когда рот закрыт, так и вообще не видно. С закрытым ртом я это замечаю, когда там застревают кусочки еды, и я несколько минут шевелю языком, чтобы достать их оттуда.