Юстин понял, что пути назад нет. Абвер – организация серьезная.

– Основательной учебой по разведке займется Беербаум, – продолжал Пикенброк. – Это опытный работник, постарайтесь с ним поладить. Он научит тому, чего вы не сыщете ни в какой литературе. А Хаусхоферу дайте понять: хватит умствовать, высасывать из пальца разные теории, пора переходить к практическим делам. Серия обзорных статей по России, Франции, Бельгии, Нидерландам, южной Европе привлечет еще больше читателей.

Метаморфоза с Пикенброком произошла поразительная! Куда девались весело поблескивающие глазки, добродушное выражение лица? Беззаботный простачок в потертой тирольке с крупной головой, несуразной для короткого туловища, болтунишка и острячок – таким он представлялся, пока Юстин не служил в абвере. Сейчас перед ним сидел жесткий, грозный человек, наделенный властью карать и миловать.

– И еще вот что… – проговорил Пикенброк, выбираясь из кресла. – О том, что вы абверовец, знают четверо: Хаусхофер, Линда, Беербаум и я. Больше ни одной живой души. Наши встречи должны носить прежний, приятельский характер.

– Когда я должен сдать первый отчет? – уклоняясь от колючего взгляда Пикенброка, спросил Юстин.

– Не тороплю. Главное, постарайтесь. Должен же я похвастаться перед адмиралом Канарисом своим протеже.

Закрыв за Пикенброком дверь, Юстин вернулся к письменному столу. «Боль нации» – зло усмехнувшись, прочитал он заголовок статьи, которую собирался написать. Хотел начать с великого флорентийца Маккиавели, утверждавшего, что высший смысл человеческого существования – в работе на благо государства. Маккиавели говорил о республике. Примером идеального государства он считал Древний Рим – там любой гражданин вдохновенно сражался и отвечал за благополучие своей родины, он безбоязненно высказывал свое мнение, пусть противоречащее большинству, не опасаясь преследований; он имел право на свободное выражение взглядов, поскольку право гарантировалось Законом. О каком праве можно говорить в «тысячелетнем рейхе», если власти, такие, как Пикенброк, и люди на более высоких постах, попирают в человеке личное достоинство, предпочитая управлять народом террором и страхом?!

Он смял листок, бросил в корзину. Спиной почувствовал: кто-то стоит на пороге. Оглянулся и увидел Линду. Она была в светлом платье с синеполосным матросским воротником, соломенной шляпке и белых туфлях. «Впрямь невеста!» – с неприязнью подумал Юстин. Открыла, конечно, своим ключом.

– Ну, здравствуй, – произнесла она спокойным и, как показалось, холодноватым тоном.

– Добрый вечер…

Она пошла по комнатам, всюду зажигая свет. Юстин в недоумении плелся за ней, пытался возбудить в себе раздражение, но гадливое ощущение собственного ничтожества не проходило, ругаться не хотелось, взрываться тоже, от теперешней Линды исходила опасность.

– Нет, с этой квартирой придется расстаться, – безапелляционно объявила она.

– Это ты так решила или вместе с Пикенброком? – съязвил Юстин.

Как будто не слыша этой реплики, Линда спросила:

– Будешь ужинать?

– Нет.

– Тогда спать. Завтра, пока ты будешь на службе, я займусь переездом.

– Послушай, Линда! Мы пока не объявляли не то, что о свадьбе, но даже о помолвке! – наконец позволил себе возмутиться Юстин.

– На днях сделаем и то и другое, – успокоила она, скрываясь в ванне.

Юстин сбросил ботинки и с яростью швырнул их в прихожую. Послышался шум воды. Линда открыла кран.

Разговор с Хаусхофером получился откровенным, даже, можно сказать, сердечным, если учесть строптивый характер генерала. Карл был доволен возвращением сотрудника на прежнее место. Он чувствовал, что его геополитика начала погрызать самое себя, теория затопталась на месте, а Юстин злободневными статьями внесет свежую струю. Польстила и робкая просьба быть шафером на свадьбе. «А мой умник даже не заикается о браке, хотя давно пора бы подумать об этом», – рассердился генерал на своего сына Альбрехта.