Поскольку герои этих рассказов весьма различны по своей ментальности и духу, то довольно резко отличаются друг от друга и соответствующие циклы стихов».
Структуру сборника составляют пять групп произведений, в каждой из которых в поэтической форме раскрываются образы героев предпосланных стихам текстов. Три рассказа, один из которых публикуется впервые, роман «Московский гамбит», из которого для данного сборника мы выбрали несколько начальных страниц, а также заключительная часть эссе о России чередуются тематическими подборками стихов. При этом в каждой части сохраняется общее единство героя рассказа или романа с лирическим «я» стихотворений этого раздела.
Первая часть сборника называется «Праздник». В этом рассказе речь как раз идёт о тетрадке со стихами, которая попадает к автору повествования при весьма странных обстоятельствах. Следующие за этим стихи как бы из этой самой тетрадки. Некоторые из них публиковались ранее как «Песни нездешних тварей», некоторые публикуются впервые.
«Стихи одного из героев рассказа «Праздник» Антона Смирнова посвящены путешествиям души по разным мирам и переживаниям, связанным с этими путешествиями, – рассказывает Юрий Мамлеев. – Здесь встречаются как описания жутких нездешних персонажей (например, стих «Я невинная тварь…»), так и стихи, пронизанные чисто метафизическим вúдением или тревогой. Всё это образует некий космос, в котором видится и духовное небо, и ад. Здесь присутствуют и неземная боль, и неземная радость – хотя бы радость познания».
В этих стихах читателю открываются крайне любопытные своей тотальной запредельностью образы иного бытия, можно даже сказать – антибытия. На этом фоне наша земная жизнь покажется раем, счастьем, удачей. И в то же время внутреннее осознание бытия этих жутких областей мглы и мрака служит своего рода прививкой, значительно расширяет горизонт возможных вариантов существования.
Герои подобного повествования самой своей сутью предполагают такой тип, способ натурализации, который лишён спасительного компромисса «обыкновенного», «человеческого» существования, и вместе с тем не оставляет надежды на собственное небытие. Обнажённая Бездна раскрывается нам в метафизических гранях этого голоса из ничто. Здесь нет жизни, мы наблюдаем лишь тени оторванного от вселенского бытия метафизического антимира. Они завораживают нас своим отвратительным безобразием, в своей безбытийности они умиляют нас потугами состязаться с Истинно Сущим, перед нами возникает образ мёртвого мира, населённого тем, чего нет, и вместе с тем мы можем явно ощутить это отсутствующее дыхание Бездны.
Зачем это? Проще и естественнее было бы просто изолировать саму возможность существования этих сфер. Однако, на каком-то глубоко интуитивном, интимном уровне мы обнаруживаем, что сама наша природа предполагает наличие, притом активное, этих порождений мрака. При трезвом взгляде на реальность мы ощущаем насущную необходимость подобного контраста: раз уж существуют невообразимые, необозримые области Чистого Света, то, по всей вероятности, должна также иметься и их полная противоположность. Таким образом, при расширении диапазона собственного постижения онтологической полноты в поле нашего восприятия открывается весь спектр контрастов: чем больше света, тем больше мрака, и наоборот, а также плотная серая масса посередине.
При этом идея о бессмертии, привычно понимаемом в терминах метемпсихоза, как бесконечная череда перерождений в различных мирах и обстоятельствах, находит в этой лирике окончательное развенчание. Нездешние твари вещают нам о своих скитаниях, в которых нет и не может быть никакой перспективы, кроме стремления к окончательному, метафизическому самоуничтожению. Изжив все возможные формы бытия, эти сущности Бездны нигде не могут найти себе пристанища, невозможность вместить в себя и слиться с Творцом оставляет им одну единственную надежду – исчезнуть, полностью утратить всякую возможность самобытия. Но это не всегда удается, и круг бесконечных перерождений для них – мука, на которую они вечно обречены: