Тем не менее я вежливо благодарю дарителя. Откуда ему знать, что я не очень-то люблю читать о фруктах и мышах?

– Вы сказали, что рассчитывали увидеть меня в церкви. Так вы католик?

Утвердительный кивок.

– Но разве в Англии католики имеют право заниматься политикой?

– У вас устаревшие сведения, мисс Фариваль. С тех пор как в тысяча восемьсот двадцать девятом году был принят билль об эмансипации католиков, сыны Римской церкви получили право заседать в парламенте. Да и вообще, католичество нынче в моде. В начале века на него смотрели как на пережиток темных веков, ныне же – как на реликвию времен рыцарских, благородных. Пожалуй, художники-прерафаэлиты сделали для католичества больше, чем кардинал Ньюмен[18] и его коллеги из Оксфорда.

Я киваю, хотя для понимания всего того, о чем он говорит, мне явно не хватает широты кругозора.

– Просто я не ожидала встретить католика-янки… то есть англичанина.

– А я не совсем англичанин. Я англоирландец из Белфаста. А это все равно что мулат, – усмехается он. – От моего отца, Томаса Эверетта, мне досталось лошадиное лицо, а от матушки, урожденной Кэтлин О’Грейди, – веснушки и вера. Сочетание, как видите, своеобразное. Будь во мне одна только ирландская кровь, я показался бы вам милее.

– Да вы и так весьма… пригожий, – дипломатично замечаю я.

Бабушка твердила, что мужчинам нужно лить патоку в уши, пока она у них из… гм… носа не потечет.

– Вы так думаете? – приосанивается Джулиан. – Что ж, мне тоже есть что про вас сказать, мисс Фариваль.

Картинным жестом он просит у меня книгу и, распахнув ее на последней странице, читает:

Лучше друга, чем сестрица,

Не найти на всей земле:

Ободрит, коль грустны мы,

К свету выведет из тьмы,

Не позволит оступиться

И оплотом будет нам[19].

– Кажется, я разгадал ваш секрет. Вы держитесь скованно, даже чопорно, но в душе вы преисполнены доброты. После службы мисс Дезире Фариваль поведала мне, что вы не раз уберегали ее от бед. В этом вы вся. Забота об окружающих – это ваша суть. Значит, с подарком я не прогадал! Он вам подходит идеально.

Бабушка была права, говоря, что кавалеры делятся на два типа. Целуя девице ручку, одни представляют, что эта самая рука будет качать колыбель их малыша, а другие – что она потискает их за… ну… вы меня поняли. Мой знакомый, видимо, принадлежит к первой категории. Британец, и этим все сказано.

– Вас привлекла моя бескорыстная заботливость?

«А не красота», – добавляю я мысленно. Мог бы и солгать, я не возражаю.

– Не только она. Скорее уж я почувствовал в вас родственную душу.

«Я кажусь вам подходящим тестом, из которого можно слепить даму-благотворительницу?» – вворачиваю я шпильку, но про себя. Про себя я часто блещу остроумием.

– Ведь у меня тоже есть сестра, мисс Фариваль.

Он задумчиво листает книгу, и передо мной проскакивают страшные картинки каких-то полулюдей-полузверей. Наверное, это и есть гоблины.

– Вернее, была, – поправляет себя гость. – Так непривычно говорить об Эмили в прошедшем времени.

– Вашей сестры не стало?

– Да. Я присматривал за ней хуже, чем вы за мисс Дезире Фариваль. Или чем Лиззи за Лорой. – Он постукивает согнутым пальцем по корешку книги.

«Я помолюсь за вашу сестру», – изрекла бы на моем месте Мари. Или – «Теперь она среди ангелов». А я – что я-то могу сказать?

– Мне очень жаль. Как она умерла?

– Поэт бы сказал, что от загубленных надежд, медик – от запущенного туберкулеза. Она прозябала в Руане, с ребенком на руках, а я приятно проводил время в Оксфорде, готовясь к регате в перерывах между кутежами.

– Значит, Марсель Дежарден сын вашей сестры? Он на вас совсем не похож.