– Джеральд Адлер, человек искусства, – представляется голубоглазый блондин с волосами чуть ниже воротника. Он единственный пришел на прием не во фраке, а в бордовой бархатной куртке. Желтый шейный платок повязан так небрежно, что с любой момент может соскользнуть с тощей шеи.

Посматривает мистер Адлер многозначительно, словно готовится изречь нечто умное, но в последний момент спохватывается, дабы не тратить бисер на свиней. Однако я вызываю его живейший интерес. Мистер Адлер изрекает, что я экзотична. Уж не с меня ли Майн Рид списал свою «Квартеронку»? Конфузясь, отвечаю что не имею удовольствия знать мистера Рида.

Мой ответ, увы, становится прологом к беседе, под конец которой я чувствую себя Орлеанской девой на допросе у англичан.

Кого из английских писателей я читала, спрашивает мистер Адлер. Отвечаю, что читала Шекспира. В сокращенном варианте и только исторические пьесы, потому что иные сюжеты мои наставницы полагали вульгарными. А как насчет современной беллетристики? Чарльз Диккенс мне известен? Да, я знаю, кто это, но до его романов пока что не добралась. Эдвард Бульвер-Литтон? Впервые о нем слышу. Джордж Элиот? И этот достойный джентльмен мне не знаком.

На губах мистера Адлера расцветает улыбка. Оказывается, «Джордж Элиот» – это псевдоним, под которым скрывается дама! Попробуй догадайся, если не знать заранее.

Опускаю глаза долу, удрученная своим скудоумием. Внезапно на выручку мне приходит мистер Бэкбридж.

– Что мы все о книгах да о книгах, – басит он. – Миссис Ланжерон упоминала, будто вы родились на сахарной плантации. Расскажите про тамошнее житье-бытье.

Вот этот разговор мне по душе. Упоминаю наши поля («Сколько акров?» – уточняет мой визави), сахарный завод («Каков оборот производства?»), дом в Новом Орлеане («Налоги на недвижимость?»).

– После замужества я унаследую все это, – подвожу итог я. – Как прежде моя бабушка унаследовала от своей матери.

– Ваша бабушка? Разве в Луизиане состояние передается по женской линии?

– В наших краях есть поговорка: «Дело превыше всего». А заниматься семейным делом могут как мужчины, так и женщины. Лишь бы хватка была. К примеру, моя бабушка стала полновластной хозяйкой плантации в четырнадцать лет.

– Вашей бабушке позавидовала бы любая наша герцогиня, – замечает прогрессивный мистер Адлер. – Вы будете разочарованы, узнав, что в Англии удел леди – украшать собой гостиную.

– Ничего дурного я в том не вижу, – пыхтит мистер Бэкбридж. – Всяк сверчок знай свой шесток…

– Не скажите, мой добрый сэр! – перебивает его человек искусства. – Конечно, Теннисон писал, что «он создан для меча, она же – для иглы»[12], да и Патмор[13] соглашается с этим сужением, но…

Мистер Адлер цитирует какое-то стихотворение об ангеле в доме, а мсье Дежарден… а его уже и след простыл. Некем мне полюбоваться.

Мужчины продолжают вести разговор уже поверх моей головы. От литературных вопросов они перешли к теме более насущной – к войне во Франции. Все сходятся во мнении, что пруссаки – это гунны наших дней, а Бисмарк не успокоится, покуда не вырежет у девы Марианны фунт плоти. О войне мне есть что сказать, ведь я тут единственная, кто своими ушами слышал грохот канонады. Мне неймется вставить хоть словечко. Если говорящий подносит бокал к губам, я с разгону вклиниваюсь в беседу, но всякий раз меня мягко, но настойчиво оттесняют в сторону.