Удар. Молчаливый крик. Удар. Больше нет сил, цепляться за жизнь. Ещё удар.

Ещё. И ещё.

Но я больше не чувствовала ни боли, ни своего тела.

Очнулась от того, что поток ледяной и подсоленной воды, обрушился на меня.

Открыла глаза и снова закричала, но из моего раскрытого в ужасе рта не вылетело ни звука. Жалкий еле слышный хрип…

Через вечность или больше, меня сняли со стены и куда-то унесли.

Бросили на жёсткую кровать, и ушли, оставив умирать.

Наверное, я бы и умерла.

В глубине, скрытая тоской и болью, тлела ярость, готовая вспыхивать и клокотать, иссушая онемевшее горло, как лютая жажда. Мама. Отец. Брат… Сестрёнка… Я выживу, родные мои… я обязательно выживу… назло всему и вопреки…

Мой цветок не умер. Он затаился.

Не знаю, почему он не помог мне, почему не спас от жестокой пытки… Я ничего не знаю…

Но после ужаса и невыносимой боли, мой терновник, потерявший все лепестки и листья, густо покрытый одними только шипами, начал исцелять меня.

– Почему она не сдохла? – гнусаво рычал Гран на своих людей. – Уже двое суток прошло!

– Её раны быстро заживают, сэр, – доложил слуга.

– Как это возможно? Раны от светового хлыста даже с лекарствами заживают полжизни!

– Всему виной её дар исцеления, – влез в разговор один из охранников. – Ваша племянница, сэр, работала в медицинском учреждении и отзывы о ней такие, что она обладает уникальной способностью исцелять даже самые безнадёжные и серьёзные раны и увечья.

– Я знаю, где она работала, – сказал Гран и тут же задумался. – Но о её даре я слышу впервые. Ты уверен?

– Да, сэр.

– Любопытно. Очень любопытно, – прогундосил Гран и тут же скривился и тронул перевязанный нос, который ему пришили в тот самый проклятый день.

Нос у него жутко болел, и странное ощущение испытывал мужчина, на интуитивном уровне подозревающий, что что-то с ним не так.

Гран ещё не догадывался, что уже навсегда потерял свой нос. Ни протез, ни живую плоть, ни синтетическую не смогут ему пришить – он навсегда останется с гниющими пазухами вместо носа и будет носить синтетическую нашлёпку со съёмными фильтрами, впитывающие сочащийся гной.

– Сколько мы за прошлый месяц потеряли хороших бойцов?

– Одиннадцать, сэр. Их невозможно было спасти.

– Ты же сам сказал, что Мия делала невозможное даже с самыми безнадёжными травмами и ранами.

– Так точно, сэр.

Гран снова задумался и посмотрел на монитор, на котором транслировалась комната, в которой на жёсткой кровати лежала Мия.

– Значит так, отправьте к ней медиков, пусть подлечат. Я хочу, чтобы её исцеление пошло как можно быстрее.

– Если вы хотите её продать, то боюсь, никто не захочет искалеченный товар. Помимо спины, у неё ещё и левая сторона лица… Хлыст рассёк на её лице кожу, останется шрам, про спину даже молчу…

– Да насрать! Она мне не для продажи нужна. Я не желаю больше терять хороших бойцов, за которых выложил огромные деньги. Выполняй! Распорядись обо всём. Через неделю она должна быть на ногах, на кону важный бой.

– Вас понял, сэр.

Мия

Страшен путь назад, путь обратно в жизнь. Пробуждение – та же пытка.

Вернулось зрение и слух, но голоса больше нет.

Душа моя снова обрела плоть, а плоть – цепи.

Когда мои раны зажили, оставив после себя уродливые шрамы на спине, лице и в моей душе, я долго смотрела в отражении на свой терновый цветок, который превратился из дивного в нечто уродливое, иглистое, агрессивное и хищное. Я ухмыльнулась и долго стояла так, разглядывая свои уродства.

Прошло шесть дней. Я жива, цела и здорова. Но всё относительно. Разве можно назвать сломленную душу здоровой, целой и живой?

Теперь я больше не могу говорить.