Но в это время входит Афанасий Николаич. Девицы почтительно подымаются, как и все за столом, и целуют ему руку; он же целует их прически.

Говорят в спальне

– А ты откуда к нам в Москву? – спрашивает другую странницу Наталья Ивановна.

– И-и, матушка-барыня, где я только не была! И у киевских угодников в пещерах я была, и в Святогорском монастыре была. Такая есть речка Донец, а над ним пещеры белые… там тоже схимников сподобилась видеть… И в Почаевской лавре я побывала…

– Почаевская лавра – она разве православная? – удивляется Наталья Ивановна, которая наслышана уже о разных монастырях.

– Униятская считается, барыня, униятская… А службу все-таки понять можно… Да и так народ там округ живет – поляки, все-таки с грехом пополам понимала я разговор ихний. А в обедне певчие поют как следует, только что, конечно, и орган католицкий играет. А какой еромонах служит, но он бритый весь… И ему бы уж говорить, как надо: «во веки веков, аминь», а он вон как: «во вики виков, амень…» И «Верую» не пели, как у нас, а просто по книге прочитывали. И так что еще я запомнила, матушка, «святейшего папу римского» поминали! – с ужасом доносит из униатов вторая странница.

– Ну, та-ак! За папу молятся! Вот так лавра! – качает головой Наталья Ивановна и смотрит неодобрительно.

– Ну все-таки я к Почаевской Божией Матушке три раза сподобилась приложиться, – продолжает с увлечением вторая странница, – и ножку ее в камне видела: как стояла она на этом месте, владычица, так следок на камне и остался!

– А мощи там чьи да чьи? – деловито справляется Наталья Ивановна.

– А там же Иов преподобный в серебряной раке лежит, матушка-барыня! Очень много от него исцелений людям бывает… Вот даже и я сама, ведь такая больная была тогда, матушка, а чем именно больная?

И странница начинает говорить тихо и таинственно.

Говорят в столовой

Афанасий Николаевич в расчесанном седом парике и неизменном халате, кивая на дверь в спальню невестки, машет безнадежно рукой.

– Ну, раз эти две святоши там, то я подожду, приду попозже… А? Ты что сказала? – обращается он к старшей внучке, приложив руку к левому уху.

– Я, дедушка, решительно ничего не говорила, – очень громко и раздельно отвечает та.

– Ну да, ну да… Значит, послышалось… Идем-ка, Сережа! Идем со мною!

И он уходит, уводя Сережу.

А Софья Петровна еле могла дождаться его ухода. Она – вся внимание и слух, спрашивая Натали:

– Что же Пушкин говорил, Наташечка?

– Он? Он ничего не говорил… Он только смотрел издали… И только на меня одну… Даже неловко мне было, – отворачиваясь, сообщает ей Натали.

– Значит, очень наша Наташечка глубоко ему в сердце вошла! И на Кавказе был, и сколько девиц, должно быть, видел, а уж краше Наташечки не нашел! – сладко рассыпается с другой стороны Натали Катерина Алексеевна.

– Пожалуй, ночь от этого не спал и вдруг придет сегодня? А, Наташечка? – уже представляет приход Пушкина Софья Петровна, а Александра живо спрашивает:

– Зачем? Предложение Натали сделать?

Но рассудительно и недовольно замечает старшая сестра:

– Мама не хочет об этом деле даже и слышать, ты разве не знаешь? И в самом деле – жених! Никакого положения в свете и состояния тоже никакого нет!

– А может быть, он Наташечке нравится? – мечтательно подпирая щеку полной рукой, не хочет расстаться с мыслью о женихе-сочинителе для Натали благодушная Катерина Алексеевна.

Однако Натали делает гримасу и передергивает плечами:

– О нет, нет! Он мне показался даже немного страшным!

И в понятном для всех невест волнении она вскакивает с места.

Говорят в спальне

– И что же, сразу почувствовала ты себя здоровой? – спрашивает с любопытством Наталья Ивановна вторую странницу.