- Заходи, смелее, - Борис толкает меня в спину.

- Не хочу,- всхлипываю, мне страшно. И ведь некуда бежать, не у кого просить защиты. Больше не у кого. Я одна. В этом огромном и ставшем в один миг чужом мире.

- Следующий раз будешь думать, что ляпать журналистам! – Борис веселится, ему так смешно, что он сгибается пополам. И ржет. Ржет. Гадко. Противно.

- Я только рассказала о своих подозрениях, - пытаюсь оправдываться. Только зачем?

- Вот тебе текст. Выучи наизусть. Чтоб от зубов отскакивало. И чтоб другого я от тебя не слышал, - бросает мне в лицо несколько напечатанных листов. – А пока посиди в комнате для размышлений. Завтра проверю, как выучила свой главный урок, - снова ржет. Ему нравятся мои слезы. Мой страх. Он меня ненавидит. Всегда ненавидел. Только сейчас он это делает в открытую. Не скрывая. Уже можно.

В комнате голые белые стены. Посередине стоит кровать. Еще дверь, ведущая в ванную комнату. Все. Больше ничего. Подхожу к кровати. Она застелена цветастой простынею, вся в мелких буграх. Приподнимаю за краешек тряпку и не верю своим глазам. Вместо матраса – горох.

- Это что шутка такая? – другое в голове не укладывается. Я еще не отпустила свою сказку. Еще верю в человеческую доброту, порядочность.

- Это ложе для папиной дочи, - хлопает себя по колену, его распирает от смеха, - Ты же принцесса на горошине, вот и спи на горохе. А проигнорируешь мой подарок, вообще света белого не увидишь.

- Лизонька, девочка моя, - ко мне подходит Ангелина. Садится около меня на корточки, - Борис просто хочет наладить отношения. Ему сейчас нелегко. Просто немного понимания. Мы теперь одна семья, ты наша дочь. Сейчас к нам повышенное внимание прессы, и любое твое неосторожное слово, могут перекрутить. Просто выучи текст, и вернешься в свою комнату. Ты же умница, - гладит меня по плечу и улыбается, открыто, добродушно.

- Я не хочу тут спать! Я все выучу! – ищу спасения у нее. Может она сможет повлиять на Бориса.

- Сегодня придется. Извини, - разводит руками в стороны. Корчит грустную мину.

Они выходят, обнявшись, и запирают дверь на ключ. Ночью я лежу на постели, читаю листки Бориса. Плачу. И вовсе не потому, что горох врезался мне в тело. От лжи в каждом слове. Оттого что мне надо будет это озвучить. Предать. Боль физическая, была ничтожно малой. По сравнению с той, что разрывала сердце.

Я могла встать и лечь на пол. Но уже тогда во мне поселился страх. Животный ужас. И какое-то немыслимое, сумасшедшее послушание. Я покорилась. Меня сломали. Не сразу. Но планомерно. День за днем из меня лепили марионетку. У них получилось.

Я продолжала лежать на горохе. Зная, что он узнает, если ослушаюсь. Я боялась. Прекрасно понимая – меня некому защитить. Некому спасти. Страх взял под контроль мою жизнь. Полностью пропитал меня, подчинил, украл волю..

На следующий день, сидя в своей розовой комнате, на мягкой постели в окружении подушек, я презирала себя. Потому как с приветливой улыбчивой маской на лице, я нахваливала журналистам Бориса.

Та красивая комната, так и осталась для прессы, для камер. Большую часть времени я проводила в другой. Закрытой от всеобщих глаз. Там, где как выражался Борис, я должна обдумать свое поведение.

Нет. Он никогда ко мне и пальцем не притронулся. Не бил. Не кричал. Он ломал меня изысканно, изощренно. Иногда кормил, как на убой, заказывая повару мои любимые блюда. А потом не давал воды.

А порой, закрывал в комнате и включал запись капающей воды. В принципе записи всегда менялись, это могла быть надоедливая громкая музыка или звук жужжащей пилы.

На людях мы были идеальной семьей. Я научилась притворяться. Улыбаться на публике Борису. Меня одевали как куклу в самые красивые платья. Обвешивали драгоценностями. Интернет был завален репортажами и статьями о добром сердце Бориса и его очаровательно супруги Ангелины. И никто даже понятия не имел, что творилось за закрытыми дверьми. Для общества я действительно была золотой девочкой, которой сказочно повезло в жизни.