Светлана попыталась определить возраст парней: по телосложению им можно дать от двадцати до двадцати трех лет, но, судя по одежде, они еще юнцы, не старше восемнадцати. В любом случае, негодовала она, для Яны они не пара – намного старше и опытнее, а значит, и запросы у них соответствующие. Сегодня же она поговорит с дочкой, откровенно, без обиняков. И даже приведет яркие примеры из жизни – тех соплячек из женской клиники, которые ходят на аборты, как на прививку от коклюша. Ведь молоко на губах не обсохло, а уже всё прошли, всё знают и умеют. Кому, спрашивается, нужны такие жены?

Ее даже передернуло от своих рассуждений. Разве можно ставить в один ряд ее Яну и этих проституток?

Она вдруг представила сценку, в которой ее собственная мать читает ей, четырнадцатилетней, мораль о девичьей чести, приправляя речь медицинскими терминами и цифрами из статистики, и внутри все взбунтовалось. Ее родители хоть и педагоги с огромным стажем, но нравоучениями не грешили. Она росла в любви и ласке, оберегаемая добрыми взглядами отца и матери. На всю оставшуюся жизнь ей хватит тепла морщинистых ладоней бабушки, заплетавшей ее косы. Ах, как уютно было по вечерам в их скромной квартире, с бедной обстановкой, сковородой жареной картошки на столе, со светом лампы над стопкой маминых тетрадей!

Уйдя в воспоминания, она не заметила, как площадка опустела – ни девочек, ни парней. Куда они так быстро исчезли? Почему Яна не торопится домой, ведь уже пол-одиннадцатого? Господи, совсем свихнулась из-за переживаний! А сотовый для чего?

Схватив трубку, Светлана едва дождалась дочериного «да» и возбужденно заговорила:

– Яна, это мама. Я у бабушки, в Михалеве. Сегодня приехала. Ты где? Уже поздно. Сейчас же домой, слышишь? Или я сама выйду во двор…

– Я сейчас, еще минутку с Лизой фотки посмотрим, и все. Я скоро!

– Никаких «скоро»! Срочно…

Связь отключилась, а Светлана так и осталась с открытым ртом, не успев закончить фразу.

В дверях кухни появилась Ангелина Юрьевна.

– Ты с Яной говорила? Где она?

– Похоже, у Лизы. Фотографии смотрят.

– Не нравится мне все это.

– Думаете, мне нравится?

– Такое надо на корню пресекать.

– Я поговорю с ней. Об этом как раз и думала…

– Надо отцу сообщить, пусть принимает меры, пока не поздно.

– О каких мерах вы говорите? И вообще, что он может? Нотации по телефону прочесть?

– Он может приехать на выходные и поговорить с девочкой по душам.

– Даже я не знаю, как и что ей говорить, а вы хотите, чтобы это сделал отец, который и раньше-то не утруждал себя воспитанием дочери, а теперь…

– Именно теперь и настала пора, когда с взрослеющей девочкой, почти девушкой, должен говорить мужчина, ее отец. У нее сейчас одни мальчики на уме, и очень легко ошибиться в выборе. Ведь девчонкам свойственно идеализировать юношей, приписывать им несуществующие достоинства. А отец…

– Поможет ей разобраться, что такое хорошо, и что такое плохо? Интересно, как он это сделает, если сам до сих пор путает эти понятия?

– За тебя говорит раненое самолюбие, Света. Я понимаю тебя…

– Не будем трогать эту тему, прошу вас! К тому же вы субъективны в отношении Филиппа…

– Хорошо, не будем. И все-таки я позвоню ему, предостерегу насчет Яны.

– Дело ваше.

Они одновременно кинулись в прихожую, когда раздался звонок в дверь. При виде дочери у Светланы вылетели из головы все «правильные» слова. Она крепко обняла свою дочурку, зарывшись лицом в пышную копну ее волос, но вместо аромата свежести почувствовала запах сигаретного дыма.

До рассвета она не сомкнула глаз – лежала, смотрела в небо, быстро менявшее цвет этой короткой июньской ночью, и думала о Яне.