– «Отвес качается, весенний ястреб кружит, гора Эскель с песней дружит», – прошептала она едва слышно.

Это была праздничная песня о весне, об утяжеленном шнуре, что используют при обработке добытого камня, о ястребе, парящем высоко в небе, о том, что работа спорится и мир прекрасен. Напевая, Мири постукивала по каменным плитам линдера подушечками пальцев, словно работала в каменоломне и разговаривала на языке горы с подругой неподалеку.

– Гора Эскель поет-распевает, – прошептала она и начала менять слова: – Но Мири в кладовке плачет-рыдает. Крыса на нее нападает.

Девочка чуть не рассмеялась, но повторившийся писк заставил позабыть о смехе. Боясь теперь даже прошептать хоть слово, она пела мысленно, по-прежнему постукивая пальцами в такт мелодии и умоляя в песне, чтобы о ней вспомнили.

Дверь распахнулась, и в глаза ударил свет свечи.

– Крыса! – Олана подняла трость и ткнула ею в волосы Мири.

– Быстрее, быстрее, – бормотала девочка, зажмурившись.

Она услышала писк, возню, потом крыса убежала, а Мир и вскочила с пола и обняла Олану Она так сильно дрожала, что не удержалась бы на ногах.

– Все в порядке, достаточно, – сказала Олана, отрывая от себя ученицу.

От холода и страха Мири едва слышала наставницу. Она обхватила себя руками, чтобы унять дрожь, сотрясавшую все тело.

– Я просидела взаперти несколько часов, – прохрипела она. – Вы забыли обо мне.

– Да, наверное, – признала Олана, но не извинилась, хотя по морщинке между бровей было видно, что она обеспокоена появлением крысы. – Хорошо, что Герти вспомнила о тебе, а то ведь я не пришла бы до утра. Ладно, иди спать.

Только теперь Мири увидела Герти. Девочка стояла с широко открытыми глазами, уставившись в зияющий дверной проем темной кладовки. Олана забрала у нее свечу и ушла, поэтому Мири и Герти поспешили вернуться в спальню.

– Там была крыса, – испуганно произнесла Герти.

– Да. – Мири по-прежнему дрожала, словно промерзла до костей. – Спасибо, что вспомнила обо мне, Герти. Я бы умерла, если бы провела там еще минуту.

– Вообще-то, странно, что я подумала о тебе, – сказала Герти. – Когда мы вернулись после перерыва, тебя нигде не было. Олана ничего не говорила, а спросить мне было боязно. Потом, готовясь ко сну, я вдруг вспомнила тот ужас, когда меня заперли в кладовой и я слышала какой-то шорох. Я была абсолютно уверена, что ты тоже там заперта, и… не знаю почему, но я была уверена, что там крыса. Это было очень похоже на… Впрочем, неважно.

– На что похоже?

– Наверное, я догадалась, что ты в кладовой, потому что где еще ты могла быть: И. мне показалось, что я слышала крысу, когда сама там сидела, вот так я и поняла. Кстати, думая об этом, я очень ясно представила и тебя, и крысу, как будто мы с тобой разговаривали на языке горы.

У Мири снова по коже пробежали мурашки.

– На языке горы? Но…

– Я знаю, это глупо. Какой язык горы, если мы не в каменоломне. Я просто рада, что не случилось беды. Когда я пошла в спальню к наставнице Олане и попросила ее выпустить тебя из кладовки, она пригрозила мне всяческими наказаниями.

Мири больше ничего не сказала. Во мраке спальни перед нею нарисовались новые возможности.

Для бандита – ломик,

А для крысы – долото.

Для волчицы – колотушка,

А для кошки – молоток.

Однажды днем, два или три года назад, Мири и Петер сидели на пастбищном холме. Они были еще совсем юные, и Мири тогда не волновало, что ногти у нее грязные и обломанные или что Петеру скучно ее слушать. Он работал в каменоломне по шесть дней в неделю, и Мири выведывала у него подробности.

– Это тебе не огонь развести или обработать шкуру козы, Мири. Это не похоже ни на одну домашнюю работу. Когда я тружусь в каменоломне, я словно слушаю линдер. И нечего тут ухмыляться. Я не могу лучше объяснить.