Удалось вытянуть еще одного – полубезумного, ошалевшего от радости мальчишку из Медных.
А Одена не нашли.
Он был жив… но где?
Глава 8
Добыча
Спал Оден урывками.
Он вовсе отказался бы от сна, но осознавал, что отдых необходим. И сознание соскальзывало в дрему, отсекая звуки и запахи, которых было слишком уж много, чтобы вовсе от них отрешиться. Не мешали, нет, скорее Оден боялся, что они вдруг исчезнут и он очнется в привычной глухой темноте. И страх выдергивал из полусна, заставляя вновь и вновь убеждаться, что он свободен.
Нет ямы.
Нет ошейника.
Нет того единственного, постоянного в своем существовании звука, который доводил его до безумия. Где-то высоко, над решеткой и даже над головами охраны, невидимая капля воды разбивалась о лужу. Час за часом. День за днем. Неделя за неделей.
Оден и сейчас продолжал слышать этот звук…
Все более отчетливо.
Ярко.
Ямы нет? Есть. Колодец. Ледяные стены, которые даже летом подмерзали. Нестерпимая вонь, когда дышать приходится ртом и кажется, что она остается гнилью на языке. Сам язык распухает от жажды и не помещается во рту. Сегодня тоже забыли принести воды… или не забыли?
Она нарочно, белолицая Мэб, рожденная туманом.
Ей нравится унижать, но Оден, слизывая с камней испарину, уже не чувствует себя униженным. Привык. Жаль, что этой воды слишком мало.
Но умереть ему не позволят: королева не любит терять игрушки.
– Думаешь, ушел от меня? – Вот она, рядом. Стоит, склонив голову к плечу, поглаживает темно-красные бусины ожерелья. Сияет в темноте ледяная корона. Остры шипы терний, и мертвый виноград зреет на бледных лозах.
Ее нет. Не существует.
Она осталась там, в темноте, а Оден вышел.
Выжил.
– Иллюзия. – Королева Мэб знает в иллюзиях толк, недаром туманы идут рука об руку с грезами. Она присаживается, и пурпурная парча платья тонет в грязи его камеры. – Это всего-навсего иллюзия… ты мертв, и давно. Чувствуешь?
Ее рука прижимается к его щеке, и большой палец скользит по губам, сдирая сухую кожу. Лишь этот и еще указательный не защищены чехлами для ногтей и оттого выглядят неестественно короткими.
– Видишь, ты ничего не чувствуешь. И значит, ты мертв. Смирись.
Нет. Он хочет вдохнуть, но рука закрывает рот, а нос привычно забит не то слизью, не то засохшей кровью.
– Упрямый пес…
Она давит на губы, впивается когтями в щеку, но Одену уже не больно. Наверное, он и вправду мертв.
– Нет… – У него чудом получается вывернуться и сделать вдох. – Я живой.
– И чем докажешь? – Мэб слизывает с пальцев капли крови, темные, как гранаты ее ожерелья.
– У… у меня есть невеста.
Глаза Мэб – зеленый нефрит. Сама она мертва, давно мертва, укутана саванами туманов. И отравляет их, рождая безумные грезы. А Оден жив.
– …во всем мире не отыскать девушки прекраснее ее… Ее волосы светлы, мягки и душисты, как солнечный луч…
– Есть, конечно, есть, – шепчет кто-то на ухо, успокаивая. – И тебя ждет. Ты к ней вернешься, и вы будете счастливы.
Держит крепко, но мягко. И руки теплые, живые. А если Оден способен ощущать тепло, то он жив.
– Эйо…
– Я, кто еще. – Она рядом, ее запах – серебра, вереска и меда – заслоняет те, принесенные из сна. Это ведь сон. Просто сон.
– Кошмар, да? – Эйо заставляет его лечь и сама устраивается рядом. Она сразу заявила, что плащ один, а она не настолько жалостлива, чтобы ночью мерзнуть. – Кошмары уйдут. Со временем. Сначала они каждую ночь, а потом постепенно блекнут… выцветают, как шторы на солнце. Теряя силу, приходят все реже и реже. Однажды и вовсе о тебе забудут.
– О тебе забыли?
Она задерживает дыхание, но отвечает спокойно, равнодушно даже: