В передней части кабинета на небольшом возвышении стоял учительский стол, за которым Ненасытина всегда устраивалась во время совещаний. Нынче она была устрашающе угрюма. Ее подчиненные, в свою очередь, явно не были обрадованы тем, что директриса не воспользовалась законным больничным.

– Юлия Николаевна, вы так и не приготовили раздаточный материал? – обратилась завуч к невзрачной учительнице среднего возраста. Вопрос был задан таким тоном, каким спрашивают, когда наверняка знают ответ.

– Нет, – тихо отозвалась учительница с задней парты. С самого начала совещания она сильно сутулилась, будто таким образом ее присутствие становилось менее заметным.

– Как вы сказали? Нет?

Завуч театрально повернулась и многозначительно глянула на Ненасытину, рассчитывая на обычную обличительную речь в адрес провинившейся коллеги. Но речи не последовало. Татьяна Афанасьевна сидела насупленная, и, казалось, ее не занимает ничего, кроме длинной прозрачной линейки, оставленной кем-то из учеников на первой парте.

Открывать портфель дома она не стала, дабы избежать объяснений с Борисом. Вернувшись с кладбища, Татьяна спрятала его в большую сумку, которую утром взяла на работу, где и планировала осмотреть находку. Но с того самого момента, как она ступила на порог школы, все постоянно что-то от нее хотели и никак не оставляли в покое. Закрываться в своем кабинете она тоже не хотела. В таком учреждении, как школа, после неприятного инцидента на ступенях это дало бы пищу для сплетен и небывалых фантазий. Уродец не соизволил даже намекнуть на то, что требовалось от Татьяны. Едва занялся рассвет, он потребовал, чтобы его выпустили из квартиры, и исчез в неизвестном направлении. Ненасытиной хотелось думать, что навсегда. Но портфель никуда не исчез, значит, ответы следовало искать только внутри него.

– Вы хоть понимаете, как подводите коллектив? Комиссия на носу, а раздаточного материала как не было, так и нет, – продолжала завуч, немного сконфуженная тем, что начальница не приняла ее гневный пас.

– Я не успеваю ничего. Поурочки пишу до ночи, – горячо возразила вдруг учительница, выпрямив спину.

– Другие тоже пишут. И все успевают! – настаивала завуч.

На лице учительницы отразились муки сомнения: сказать прямо, что далеко не все коллеги добросовестно относятся к подготовке, просто их никто не проверяет, или притвориться, что раскаиваешься, и пообещать все исправить? Сделай она первое – укрепит свое положение изгоя в коллективе, второе – будет досадовать на себя за малодушие. Был еще и третий вариант: сказать правду о том, что большинство учителей были набраны по блату, и потому условия их работы и отношение к ним руководства существенно отличаются от того, с чем приходится мириться специалистам, входившим в команду прежнего директора. Но за это уволят, а новую работу сейчас не найти. Блата-то у нее нет.

– От остальных вы столько не требуете! – выбрала она, наконец. По кабинету прокатилось возмущенное хмыканье вперемешку со злорадным смешком.

– Не смейте оговариваться! – выпалила вдруг Ненасытина, выйдя из ступора. – Выполняйте, что вам говорят. Не ваше дело на других оглядываться. А не то убирайтесь вон из школы!