В нашей иешиве, как и в большинстве ортодоксальных учебных заведений, двойное расписание. С утра мы изучаем иудаизм – Тору, еврейскую библию. После обеда – общеобразовательные предметы, типа историю и математику. Из школы возвращаемся в шесть вечера.

В тот день я собирался сразу после уроков пойти домой ужинать, но старшая сестра Зиппи прислала мне сообщение, что папа задержится на работе, так что ужинать всей семьей мы не будем. Вернее, так я это понял. На самом деле там было написано: «Папа задался на роте. Едем бес его».

Зиппи у нас умора[24].

«Заду поглажу как он и отпишусь», – послал я в ответ.

Стройплощадка почти по дороге из школы к дому, я туда завернул по пути. Зиппи у нас никогда не ошибается, потому что – оп-па! – вот он папа, стоит на краю стройплощадки рядом с большой кучей мусора.

И мое семейство, и вся наша ортодоксальная община раньше жили в городке Кольвин. А потом многим семьям из общины жить в Кольвине стало не по карману. Некоторые перебрались сюда, в Трегарон, где открыли новую школу и новую синагогу.

Мы не из-за денег переехали. А потому что папа работает в проектировочной фирме, которая строила – вернее, пыталась построить – многоэтажку для семей, переехавших вместе с нами.

Когда было принято решение перевезти часть общины в Трегарон, папина фирма купила большое здание рядом с железнодорожной станцией. Раньше тут был кинотеатр, но он давно закрылся, здание пустовало.

Кинотеатр папина фирма снесла. На его месте теперь огромный пустырь, засыпанный песком, – похоже на маленькую Сахару.

Папа стоял и разглядывал кучу мусора рядом с бездействующим экскаватором. Солнце уже садилось, но желтые дверцы все еще ярко блестели.

– Ненависть их не знает границ, – сказал он. – И они трусы, Иехуда. Ослеплены своим фанатизмом. Мы снова и снова начинаем одну и ту же битву, поколение за поколением, тысячелетие за тысячелетием.

С того самого момента, когда мы открыли иешиву, а папина фирма купила кинотеатр, местные постоянно пытаются помешать нашему переезду. Говорят о нас как о захватчиках – мы, типа, прискачем на конях с факелами и копьями, подожжем их дома и перережем их самым кошерным образом. В онлайн-газете написали, что мы погубим их «уклад» – типа, будем ходить из дома в дом и умыкать их бекон, конфисковывать морепродукты[25], днем в пятницу вытаскивать аккумуляторы из их машин, чтобы в шабес они никуда не смогли поехать. Женщине, которая сдала нам свой дом, поступали угрозы от соседей.

– Когда возникает такой страх, страх перед нами, это всегда заканчивается одним и тем же, – сказал папа. – Тем, что случилось на Украине с твоими прабабкой и прадедом. Тем, что сейчас происходит в Бруклине.

На Украине, в родном местечке[26] моих предков, произошел погром. Поубивали многих мужчин-евреев, а оставшихся силком забрали в армию. Мой прадед отрезал себе палец на ноге, чтобы его не забрали. В Бруклине в последнее время было несколько нападений на евреев. Но здесь ничего такого не случится. Это же не Старый Свет. Если я, например, лишусь пальцев на ногах, то только по какой-то нелепой случайности. И это не Нью-Йорк. Трегарон – тихий сонный городишко. Не станут местные на нас нападать.

– Все везде одно и то же, – повторил отец. – Одно и то же.

Я это от него слышал и раньше, но в интонации всегда звучала надежда. Сегодня было иначе. На кучу мусора он смотрел не торжествуя, не воображая себе, как семьи евреев садятся за субботнюю трапезу, готовят на кошерных кухнях, где два холодильника[27], отплевываются в новенькие блестящие плевательницы. Взгляд у него потух, он видел только мусор.