Был вечер, такой же, как все остальные, и Симона пошла на репетицию хора. Около десяти часов вечера вдруг показалась группа мужчин, одетых в чудны́е костюмы. Это были рубахи из хлопка, надетые навыпуск, с невиданными широченными штанами. Лишь позже Симона узнала, что это африканский наряд бубу. В руках они держали диковинные музыкальные инструменты. Один из мужчин, очевидно, глава ансамбля, обратился с речью к хористкам, напуганным и одновременно озадаченным их удивительным облачением:

– Этот инструмент называется кóра[28]. Его звучание сопровождало великие подвиги наших царей, он следовал за ними в самую гущу сражений. А это балафон. Каждая из дощечек, из которых он состоит, имеет звук разной высоты, и самое важное – привести их в гармонию. А вот этот, поменьше, своевольный упрямец – нгони, он всюду сгодится.

Оказалось, что мужчина, который произносил речь и прохаживался, подкрепляя свои слова горящим взглядом, – двоюродный брат знаменитого Мори Кантé, в прошлом году покорившего гваделупцев и ради которого публика до отказа заполнила стадион Лез-Абим. Звали его Лансанá Диаррá. Любовь между ним и Симоной вспыхнула мгновенно. Первый же взгляд, брошенный друг на друга, – и весь мир словно перевернулся. В глазах у них загорелись звезды, им чудилось, что они знают друг друга давным-давно. Да что там, целую вечность.

После репетиции они вышли в ночной мрак. Звезды, что зажглись в их глазах, поднялись на небо и источали им вслед свое нежное, всепонимающее сияние, словно были их союзниками. Влюбленные держались за руки.

– Скажи, женщина ты или видение? – спросил ее он. – В моей жизни было достаточно любовных бурь, но я никогда не встречал такую, как ты. Расскажи мне всю свою жизнь.

Симона от души рассмеялась.

– Нечего и рассказывать! Мне кажется, жизнь моя только началась, ведь до тебя ничего не было.

Лансана пробыл на Гваделупе две недели, в течение которых они с Симоной не расставались. В аэропорту они страстно поцеловались на прощание, и он прошептал:

– Я вызову тебя в Кидаль, это мой город. Вот увидишь, таких, как он, больше нет. Он борется с пустыней и властвует над ней.

Через некоторое время после его отъезда Симона поняла, что беременна, и вот она шлет Лансана письмо за письмом, но ответа нет. Девушка была потрясена. Неужели этот мужчина, который подарил ей жаркое дыхание пустыни, в конце концов оказался таким же, как все? Месяц шел за месяцем, и ей пришлось поверить в это. Вот уже родились Иван и Ивана, и она стала «юной мамочкой». Ох, сколько таких же было вокруг! Почему в одних странах куда больше юных мамочек, чем в других? Может, женщины там красивее и соблазнительнее? Или у мужчин более горячая кровь? Нет, дело совсем в другом. Эти страны живут в крайней бедности. И любовный акт – единственное их даровое удовольствие. Мужчинам он дарит ощущение триумфа, а женщинам – иллюзию любви.

Однажды после изнурительного дня на рынке, где Симона пыталась продать цыплят, она вернулась домой – к матери. В столовой, хотя и тесной, было безукоризненно чисто, а стол уже накрыт скатертью. В воздухе витал дивный аромат дири[29]. Симона тут же почуяла неладное, ведь это явно было неспроста. Ага, видимо, ее мать, вечно упрекавшая ее в неряшливости, решила преподать ей урок домоводства. Майва вышла из кухни, вытирая руки о фартук, который никогда не забывала надевать, и сказала с большим волнением:

– Мне опять приснился тот сон!

– Какой? – покорно спросила Симона.

– Тот самый. Что Иван и Ивана завернуты в ткань, пропитанную кровью. Что он может означать?

– Я уверена, что ничего плохого, – ответила Симона, пожимая плечами. – Они слишком любят друг дружку, чтобы причинить боль.