Нам надо так много сказать.

Мне – ему.

Ему – мне.

Тревога в груди бьется в такт сердцу, в тени которого она пряталась столько месяцев.

Но этот день должен был настать.

– Я знала, что так будет, – говорю тихо, обращаясь к этому живому Герману внутри строгого бизнесмена, стараясь не думать о том, что он пока меня даже не обнял. – Я ждала этого момента. Все время ждала.

– Тиш-ш-ше… – говорит он, и я понимаю, что мои горячие слезы все-таки прорвались через все заслоны и текут по лицу. Стискиваю веки, закрываю глаза ладонями. Судорожно вдыхаю, чтобы не разрыдаться.

Мне сейчас даже некого винить.

Кроме себя.

Герман осторожно отнимает мои руки от лица, берет их в свои и склоняется, целуя пальцы.

По одному поцелую на костяшку и последний – в ладонь.

За окнами разворачивается во всю ночную ширь душное московское лето, плавит асфальт жара, не выпускающая город из своих объятий даже после захода солнца. А здесь, в кабинете Германа, на полную мощность включен ледяной кондиционер – как он любит. Чтобы сотрудники ходили с длинным рукавом, а сотрудницы в колготках.

Но я-то в летнем платье, и по моей голой коже разбегаются мурашки от холода. Хочется прижаться к единственному живому существу в этом офисе.

Согреться.

– Скажешь, что все будет хорошо? – то ли прошу, то ли спрашиваю.

– Не скажу. Я тебе никогда не вру.

Мы так и стоим посреди его кабинета, словно считаем себя недостойными даже присесть на диван, который за последние несколько месяцев видел столько всего, что хватило бы на целую коллекцию фильмов для взрослых.

И кресло видело. И стол.

И даже этот дорогой дизайнерский ковер на полу, имитирующий густую траву. Однажды на него даже капала с ладоней кровь – то был один из самых счастливых дней в моей жизни.

Мне кажется, что моя жизнь и началась-то только тогда, в те снежные дни, когда я даже не замечала, что на улице минус десять, потому что моя кожа постоянно пылала от мыслей о нем.

Мы так и стоим. Дыхание Германа, его сухие губы касаются моего запястья с татуировкой – затейливая вязь складывается в одно слово: «Nevermore».

Больше никогда.

То, что сказал он мне полгода назад зимним вечером в этом кабинете.

И ошибся.

Он думает о том же самом, потому что его пальцы продолжают ласкать это место, даже после того, как покинули губы.

Нам надо о многом поговорить.

О том, что знает и не знает Полина.

О том, что он скажет ей сегодня вечером.

О том, что нам делать дальше.

И делать ли.

Или судьба дала нам отчетливый и недвусмысленный знак?

Знак «стоп».

Но почему-то не получается говорить.

Получается только стоять здесь в полутьме, едва касаясь друг друга и читая мысли.

Потому что я снова озвучиваю то, что думает и он:

– Могло ли выйти как-то иначе?

– Ты ведь сама меня ей подарила.

Это правда.

Больше десяти лет назад я подарила Полине мужа.

Все началось больше десяти лет назад одной очень теплой весной. Помню – уже в апреле полностью растаял снег, и можно было бегать по сухому асфальту в босоножках с тоненькими ремешками и не надевать куртку.

Я тогда работала журналисткой – писала на фрилансе статьи сразу в несколько газет и журналов, носила короткие клетчатые юбки, белые рубашки, расстегнутые до самого неприличия и разноцветные косички в коротких блондинистых волосах.

Жизнь для меня была непрерывным флиртом со всем миром сразу.

И мир отвечал мне взаимностью.

Автобусы подходили вовремя, дождь кончался, когда я выходила на улицу, новые сорта мороженого всегда были вкусными.

Меня обожали как престарелые ловеласы, заведующие молодежными отделами в газетах тех времен, так и бизнесвумен новой эры, твердой рукой выводившие на большую воду могучие лайнеры холдингов глянцевой прессы. И те, и другие охотно заказывали у меня статьи и делились приглашениями на лучшие мероприятия.