Одни из часов пробили, и Хранитель, охватив себя за локти, сказал:

– Я слышал. Соли освободил тебя от клятвы.

– Это правда, Хранитель. И я хотел бы извиниться за свою мать. Она была не вправе приходить к вам и просить, чтобы вы говорили обо мне с Соли.

Он оттолкнул ногой стул, продолжая месить тугие мускулы своих рук.

– Ты думаешь, это я приказал Соли освободить тебя от клятвы?

– А разве это не так?

– Нет.

– Мать, похоже, думает, что…

– Твоя мать – ты уж прости меня, пилот, – часто заблуждается. Я знаю тебя всю твою жизнь. Ты думаешь, я настолько глуп, чтобы поверить, будто ты способен дезертировать из Ордена и пойти в торговые пилоты? Ха!

– Значит, вы не говорили с Соли?

– Ты что, допрашиваешь меня?

– Извините, Хранитель, – смутился я.

Почему же тогда Соли освободил меня от клятвы – не для того ли, чтобы осрамить меня перед друзьями и мастерами Академии? Я поделился своими сомнениями с Хранителем, и он сказал:

– Соли прожил три долгие жизни – не пытайся понять его.

– Мне кажется, есть многое, чего я не понимаю.

– Что-то ты сегодня скромен.

– Зачем вы послали за мной?

– Не смей задавать мне вопросы, паршивец! Мое терпение ограничено, даже когда дело касается тебя.

Я умолк, глядя в окно на красивый главный шпиль Борхи, построенный Тихо тысячу лет назад. Хранитель обошел меня, чтобы заглянуть мне в лицо. Я смотрел прямо перед собой – этого требовали правила учтивости между мастером и послушником, которым меня первым делом обучили в Академии. Хранитель мог вдоволь разглядывать мое лицо в поисках правды, лжи и всего остального, сохраняя в неприкосновенности собственные мысли и чувства.

– Известно также, что ты намерен сдержать свою клятву.

– Да, Главный Горолог.

– Похоже, Соли тебя перехитрил.

– Да, Главный Горолог.

– А мать подвела тебя.

– Возможно, Главный Горолог.

– И ты все-таки попытаешься проникнуть в Твердь?

– Я отправлюсь туда завтра, Главный Горолог.

– Твой корабль готов?

– Да, Главный Горолог.

– "Смерть среди звезд – прекраснейшая из всех смертей", не так ли?

– Да, Главный Горолог.

Сбоку от меня что-то мелькнуло, и Хранитель залепил мне оплеуху, взревев:

– Чушь собачья! Чтобы я больше не слышал от тебя подобных глупостей! – Он подошел к окну и постучал по стеклу костяшками пальцев. – Прекрасны города – такие, как Невернес. Прекрасны океан на закате и северное сияние. Смерть есть смерть – мрак и ужас. Нет ничего прекрасного в том, что время истекает и тиканье прекращается, слышишь? Есть только чернота и ужас вечного ничто. Не спеши умирать – слышишь, Мэллори?

– Да, Главный Горолог.

– Хорошо! – Он открыл шкаф, где стоял сосуд с пульсирующей, светящейся красной жидкостью. (Я всегда подозревал, что эта зловещего вида штуковина – часы, но не осмеливался спросить об этом Хранителя.) Из темных глубин шкафа – тот был из редкой породы дерева, такого черного, что оно почти не отражало света – Хранитель извлек предмет, который я принял за старый, обтянутый кожей ларец. Но очень скоро понял, что ошибаюсь: когда Хранитель открыл ларец – точнее, откинул в сторону одну из его кожаных створок, – внутри оказалось множество листов, видимо, бумажных, искусно скрепленных в середине. Он подошел поближе, и на меня пахнуло плесенью, пылью и бумагой многовековой давности. Хранитель стал переворачивать желтые листы, вздыхая временами:

– Староанглийский – это тебе не абы что. – Или: – Ах, какая музыка – теперь этого никто не умеет, эти искусство ушло от нас. Смотри сюда, Мэллори! – Я послушно смотрел на бумажные листы, испещренные строка за строкой черными закорючками, ничего не говорившими мне. Я понимал, что вижу перед собой один из тех древних артефактов, где слова символически (и избыточно) представлены зрительными идеопластами. Древние называли эти идеопласты буквами, но как называется сам крытый кожей артефакт, я забыл.