– Да, на днях засватали. Через месяц готовьтесь к свадебке, – сказала Зинаида, откусывая солёный огурчик. – Ох и знатные у тебя, Маланья, огурчики выходят: и крепенькие, и хрустят, и соли вдосталь.

– Значит, Василий, племяш твой в нашу родню решил войти. Ну-ну. А хорош ли парень-то? У Долмата-то Варламыча семья крепкая, бездельники там не надобны. – Семён Васильич поглаживал рыжеватую бороду, обдумывая новость.

Нася сидела за столом ни жива ни мертва. По счастью, в своём углу закряхтела Шурочка, и она вместе с Паней вышла из-за стола – помочь сестре с доченькой. Одна Зинаида заметила, как побледнели румяные щёки племянницы и помертвели глаза.

– Агу, агушеньки, что рано проснулась, лапушка? Поспи ещё маленько.

Маленькая луноликая Паня, улыбаясь, склонилась над малышкой. Рядом склонила голову над племянницей Нася. «Вот ведь, у сестрицы счастье, а у меня…» Тяжёлая слеза упала на лицо ребёнка, Шурочка вздрогнула, расширила изумлённые глазки и разразилась возмущённым криком. Паня взяла дочку на руки, качала, уговаривала, а сама смотрела на сестру: что это с ней?

– Дай-ка мне. – Зинаида взяла малышку себе, и та вскоре затихла.

– Неужто по Ваньке сохнешь?

Нася отрицательно замотала головой, но обе женщины – и молодая, и пожившая – поняли, что да, да, сохнет, а зазноба посватался к другой. Ну и дела!

– Нася, голубушка, да ведь всё равно тятя тебя ему бы не отдал. Они ж бедны, как церковные мыши. Забудь его, – уговаривала Паня сестру.

– Много вы понимаете, девки, отдал – не отдал. По нонешним временам бедность, может быть, и есть самое надёжное богатство. А что, племянушка, шибко парень-то люб тебе?

– Шибко, – только и смогла прошептать убитая горем Нася и залилась слезами, уткнувшись в тёткино плечо.

Зинаида осторожно передала притихшую малышку Пане, обняла племянницу.

– Ну-ну, будет тебе. Отец заметит – нехорошо получится. Не горюй, что-нибудь придумаем. Я Ваньку знаю: парень хоть и с норовом, но хорош. Была б помоложе – сама б такого окрутила. Мой-то Василий по молодости такой же был шалопай. – Зинаида лукаво заулыбалась, видимо вспоминая молодые шалости мужа. – Ну, ладно, девки, укладывайте Шурочку да за стол возвращайтесь – шаньги есть. А ты, Настюша, слёзы-то утри. Не стоят мужики наших слёз. Мы и сами кого хошь реветь заставим.

Бедовая она была, тётка Зинаида. Никогда не унывала и другим не давала.

А за столом давно уж забыли про чужую свадьбу, толковали про новую колхозную жизнь.

– Ты, Зотя, правильно сделал, что не полез на рожон, – наставлял Семён Васильич зятя. – А сарафаны – да пусть подавятся сарафанами этими! Бог даст, новые наживём.

– А что с сарафанами? О чём вы тут толкуете? – спросила Зинаида.

Паня с Насей, уложив Шурочку, тоже сели за стол. Услыхав, о чём речь, теперь Паня залилась слезами.

– Расскажи-ка, зятёк, тётке, куда ты Панины сарафаны спровадил, – невесело усмехнулся Семён Васильич.

– Да разве ж это я? – возмутился Зотя.

– Ну, твоя ж родня постаралась – значит, ты.

– Дак мальцы же неразумные, что с них взять?

– Мальцы-то мальцы, да сообразили, как на конфетку заработать. С мальцами ноне поосторожнее надобно быть. Так детворе мозги закрутили, что отца родного с потрохами продадут. – Семён Васильич строго глянул на двоих своих сыновей, тихо сидевших на печи. Мальчишки, от греха, спрятались за печную трубу.

– Да о чём речь, Сёма, Зотя? Паню вон до слёз довели.

– В колхоз они, дураки, не захотели поступать, так колхозные начальники у Пани все сарафаны для своих баб забрали, ироды! – пояснила Маланья Тимофеевна.

– Ох ты! Ох ты! – всплеснула руками Зинаида. – А родня-то Зотина тут при чём? Елисей Матвеич вроде мужик разумный.