И этот момент соединения человека, восходящего в покаянии и любви к Богу, и Бога, в прощении и милосердии нисходящего к человеку, – точка пересечения времени и Вечности, центральная точка бытия.

Негромко из-за двери позвал Арчил. Он сказал, что увидел в моем окне свет, а у реставраторов одной женщине плохо, другая просит меня прийти.

Имен женщин Арчил не знал. Мне невольно вспомнился рассказ из жития старца. Приходит к нему монах за советом: женщина который раз предлагает помощь, что ей ответить? «Ты что отвечаешь?» – спрашивает старец. – «Отвечаю: “Спаси, Господи”». – «А она?» – «Уходит и опять приходит». – «И давно она так?» – «Да года три». – «А женщина молодая или старая?» – «Не знаю, я на нее не смотрел».

Эли стояла в темноте у перил террасы, куталась в шаль. Вечером к ним приезжали гости, Нонна выпила вина. Потом вдруг упала, начался приступ, и уже часа два она без сознания. Эли не знала, что с ней, и боялась, что Нонна умрет.

Нонна с закрытыми глазами металась по матрацу, расстеленному на полу, и сквозь сжатые зубы стонала.

Это было страшно. Эли ждала помощи, а я испытывала только ужас перед темной силой, ломающей тело Нонны.

Причащение апостолов. Св. апостол Андрей. Грузия

В трапезной горел свет, и я спустилась к Арчилу. Из медицинских средств в монастыре оказались только градусник и аспирин. Я попросила Арчила посмотреть, спит ли игумен.

Игумен пришел сразу. Опустился на корточки у стены рядом с Нонной, поговорил с Эли по-грузински.

– Можно разбудить наших мужчин и послать их за машиной… – Голос Эли звучал робко.

– Не надо. Нужно только ждать. – Он был совершенно спокоен. – Это пройдет.

– А что с ней?

– Не знаю. Но здесь такое место, где ничего плохого случиться не может.

Вместе с игуменом я дошла до развилки тропинок: одна вела к моей келье, другая – к его. На минуту мы остановились у бассейна.

Все так же мерцало небо над нами россыпями чистых звезд. Густая тьма вокруг шумела кронами деревьев. В бассейне разливались трелями лягушки, и в неподвижной воде плавал светящийся желтый серпик месяца. Лица игумена мне не было видно, только шапочка чернела на звездном фоне. Он растирал в пальцах листок, и я чувствовала слабый березовый запах.

– Это наказание… – выговорил он негромко. – Его надо принять и пережить.

– Наказание за что?

– Она ведь пила вино?

– Немного.

– Не важно, много человек украл или мало. Можно согрешить помыслом – этого вполне достаточно.

Он пошарил рукой в гравии у бассейна, бросил камешек и разбил отражение месяца.

Мне показался чрезмерным его аскетизм – когда-то Христос Сам превратил воду в вино.

Но, может быть, отец Михаил говорил о другом?

Я вернулась к Эли.

Нонна затихла.

Мы стояли у перил, смотрели на небо, на монастырский двор. Лунный луч падал на купол храма. И черная крона сосны за ним бесшумно покачивалась, заслоняя и открывая звезды.

– Вам нравится отец Михаил?

– Очень… – помолчав, ответила она. – Мы ведь жили здесь все прошлое лето. Даже с тех пор они очень изменились: Венедикт стал более духовным, отец Михаил – хотя бы внешне – менее закрытым. Тогда они с нами вообще не разговаривали.

Сошествие Св. Духа на апостолов.

Перегородчатая эмаль. XII в.

– А в церковь вы не ходите?

– Нет…

– Вы не верите в Бога?

– Верю… Но мне пятьдесят два года, поздно менять жизнь.

– Куда мы можем опоздать? Помните притчу о работниках одиннадцатого часа? Хозяин виноградника всем воздаст поровну – тем, кто работал с утра, и тем, кто пришел на закате.

– Я никогда не могла этого понять, улыбнулась Эли. – Разве это справедливо?

– Это гораздо больше, чем справедливость, – это милосердие. Справедливость воздает мерой за меру, как в Ветхом завете: око за око, зуб за зуб. А в милосердии Божием все наше зло утопает, как горсть песка в океане.