Кора начала лепить маленькие скульптуры из глины и собиралась, разумеется, вскоре овладеть и мрамором. Только ничего у нее не получалось, слишком уж она была беспокойна и раздражительна. Ничего не помогало – ни поездки к морю каждую неделю, ни посещение выставок. Она ходила как в воду опущенная и с кислой миной. Пока однажды не зашла речь о нашей родине.

Ой, не надо бы! У меня сразу тоскливо заныло сердце. Не к добру это. Тут как раз Коре сообщили, что у нее заболела бабушка, чуть ли не воспаление легких, а даме за восемьдесят, как бы не померла, не приведи бог!

И на Кору снова накатило.

– Кроме тебя она единственный человек на свете, которого я… – долгая пауза, – люблю.

Так что мы срочно выдвигаемся в Германию, потребовала она. Кто знает, может, она больше бабулю никогда не увидит.

А я-то тут при чем? Это ее бабушка, а не моя. Я-то, слава богу, уже совсем сирота, никого у меня не осталось.

– Хочу исполнить ее последнее желание, – отвечала Кора.

Ну? Что еще за желание?

– У бабули трое детей и шестеро внуков. Подумай, Майя, чего старушке еще желать на старости лет? Правнуков, конечно!

Чего?! Неужели Кора, чтобы угодить старушке, готова поступиться своими принципами и забеременеть? Неужели от Дино?

Да нет! Кора, угадав мои мысли, энергично замотала головой. Не угадала!

И тут до меня дошло: Бэла! Мой сын! Кора подсунет его умирающей бабуле как своего, как некогда Иакову подсунули Исаака.

– И как же ты ей объяснишь, откуда у тебя четырехлетний сын? Она же еще в своем уме? Или что?

«А! Дорога долгая, придумается что-нибудь», – решила Кора. Меня замутило от одной мысли об этой поездке. Бэла никогда не слышал о своей прабабушке, но в его годы мир полон сюрпризов-открытий, так что он спокойно выслушал новость о нашем внезапном отъезде и не капризничал.

– Прабабушка живет у папы, – вспомнил он, и я с опозданием поняла, что в Шварцвальде действительно есть прабабушка.

Так мы пустились в путь, и жизнь наша навсегда изменилась.

В Дармштадте выяснилось, что Шарлотта Шваб на собирается пока на тот свет, ей и здесь неплохо. Сияющий, как херувим, молодой человек открыл нам дверь ее дома и возвестил, что бабуля почти поправилась. Это был кузен Коры Феликс, которого мне представили как образцового мальчика и внука: он, мол, взвалил на себя все заботы о старушке – за щедрое денежное вознаграждение.

– Слушай, Феликс, – предупредила Кора, – я сейчас представлю бабуле этого ребенка как ее правнука. Гляди, не выдай меня!

Мы смиренным шагом вошли к больной, заранее одетые (на всякий случай) в черное. Этот цвет очень шел к нашему южному загару. Бабушка восседала у окна в зеленом спортивном костюме, через лупу читала письмо и ногой покачивала кресло-качалку, где сидела кукла-манекен. Телевизор работал без звука.

Старушка сердечно приветствовала Кору, а мне протянула руку:

– Вы, должно быть, Майя. Как здорово, что вы взяли с собой вашего малыша!

– Нет, бабуля, это мой сын! – торжественно объявила Кора. – Я подумала, пора сказать правду.

Феликс, наплевав на предостережение Коры, прыснул, бабуля тоже подхватила, рассмеялась и я. Бэла обрадовался, что не надо больше вести себя смирно, стал носиться по дому, опрокинул блюдо мейсенского фарфора и на немецко-итальянской тарабарщине стал болтать с манекеном в кресле-качалке. Правда, валял дурака он недолго, вскоре устал и, как всегда в таких случаях, расплакался. Кора злилась.

В тот памятный день я познакомилась с Феликсом. Неудивительно, что он покорил сердце своей бабушки: он был безупречно предупредителен и в любой момент готов предложить помощь. Он даже Коре сумел угодить. Быстро уложил спать Бэлу, заварил чай, откупорил бутылку вина, но при этом бросал на меня