3. Глава 3.

Они набросились на неё все вместе, как свора собак на загнанную дичь: обезумевшая мать, тётка и сёстры. Тянули за руки, сдирали одежду, безжалостно выворачивая руки. Филиппа безостановочно что-то кричала, жалобно умоляла их остановиться, преувеличенно ласково называя каждую сестру по имени. Никто не отвечал на её слезливые просьбы. Женщины тяжело сопели в молчаливой борьбе с отчаявшейся Филиппой, и угрюмо делали своё чёрное дело.

В лихорадочном поиске хоть какой-то помощи, сопротивляющаяся из последних сил, девушка дико оглянулась вокруг.

Её отец так и стоял молча, отвернувшись к окну от творимого за спиной бесчинства, только плечи чуть напряглись, словно что-то тяжёлое перед собой держал и отпустить не мог.

Через мельтешение рук и тел женщин вокруг себя, Филиппа мельком увидела, как брат бежит к входной двери, бросив на неё отчаянный виноватый взгляд.

Вскоре Филиппа осталась без фартука, юбки и собственноручно вышитой нижней сорочки. Простые панталоны из мягкой выбеленной ткани мать крикнула помощницам оставить.

- Принеси отцову одежду, самую старую и негодную и попросторнее. Призванных все в тряпьё одевают. Всё равно им сразу форму выдадут, - крикнула она одной из дочерей.

Филиппа ревела, сгорбившись, крест-накрест прикрывая обеими руками груди и не беспокоясь о слезах и соплях через губу. Она отчаянно мечтала стать такой маленькой, как мышка, чтобы можно было сбежать от своих мучительниц и спрятаться в норку. Несчастная ни на мгновение не умолкала, не переставая, просила каждую сестру, на которую падал её взгляд, тётку, маму и широкую спину отца смилостивиться и пожалеть её.

- На, вот! Надевай! – бросила мать на пол, к ногам Филиппы, старую штопаную рубаху мужа и его штаны. – Не наденешь, вытолкаем на улицу в одних панталонах. Ты такая толстая, на наше счастье, что никто не разберётся груди это у тебя или жировые складки.

Возможно, женщина и не решилась бы осуществить такую угрозу, но Филиппа уже не могла рассуждать разумно. Дрожащими руками девушка быстро выхватила рубаху и, путаясь, натянула на себя. В плечах она была слишком велика, рукава повисли до колен, закрывали ладони. Зато, в груди, на животе и бёдрах ткань натянулась, стискивая тело, словно обручем. Низ рубахи оказался слишком длинным и узким для Филиппы. Мать недовольно фыркнула, как лошадь, отмахивающаяся от овода, махнула головой, потом, вдруг, наклонилась и рванула ткань рубахи снизу по шву, разрывая одёжку почти до уровня талии, чтобы не стесняла ходьбу.

- Она в отцовы штаны не влезет! – панически запищала одна из сестёр.

- Все! Быстро! Нитки! Иголки! – тут же заорала приказным тоном тётка.

Она схватила юбку Филиппы, бухнулась коленями на пол, так, что слышно было, как костяшки ударились о доски, разложила её на полу и сделала длинный надрез посередине.

- Шьём, девоньки!

И восемь женщин слаженно заработали иголками с нитками, превращая юбку в штаны.

Когда за воротами раздался звук сигнальной трубы, на Филиппу, которая до последнего сопротивлялась, уже успели натянуть широкие штаны, перешитые из её юбки.

Кроме того, тётка силком усадила, уже почти не отбивающуюся, девушку на табурет и кое-как, покороче, подровняла ей, обрезанные утром наспех, волосы. А мать грубо вытерла, её же фартуком, мокрое и красное, от плача, лицо.

Филиппа за это безумное утро так сильно накричалась и устала, пока её готовили на замену брату, что сейчас могла лишь тихо и безнадежно сипеть мольбы из последних сил.

- Мама… папа… сестрички… родненькие мои... братик… не надо... умоляю... - повторяла девушка, всё ещё на что-то надеясь, когда сёстры уже выводили её под руки из дому и волокли, слабо упирающуюся, со двора. Глиняная метка призванного висела на верёвочном поясе, надёжным узлом завязанном у Филиппы на талии.