Вяземский. Но Пушкин явно хотел посчитаться с развратниками.

Жуковский. Цену за это пришлось заплатить слишком высокую. Я остаюсь при мнении, что Пушкин оскорбительным письмом к послу добивался изгнания его из России или своего – из Петербурга.

Вяземский. Чтобы объяснить поведение Пушкина, нужно обвинить тех, кто замешан в этой истории. Но обвинения не обосновать известными пока фактами.

Тургенев. Мы перешли к осуждению поэта?

Вяземский. Да нет… Это наши суждения о человеке, которого мы знали лучше других А что касается осуждения… Боюсь, что на его месте мы повели бы себя не лучшим образом. Но сердце русского не может колебаться в выборе: оно целиком становится на сторону Пушкина и видит в нем только жертву.

Жуковский. Мы безусловно пристрастны. Я и сам подозревал себя в излишних эмоциях. Надеюсь, суд истории будет более взвешенным и объективным.

Тургенев. Для суда нужны факты, истцы и ответчики.

Жуковский. Истцом будет народ русский и не в одном поколении. А пока… Возможно, и не пришла еще пора подробно исследовать и разоблачать тайны, окружающие несчастный конец Пушкина. Надеюсь, и наш нынешний разговор не станет предметом обсуждения в каких-либо досужих беседах.

Геккерен. Я не предполагал, ваше сиятельство, что буду вынужден обратиться к вам с подобным письмом.. Но честь моя, как честного человека и как члена общества, оскорблена, и я вынужден дать вам некоторые объяснения. После ареста сына в связи с кончиной Пушкина чувство элементарной порядочности не допускало меня бывать в обществе. Такое поведение было неверно истолковано, его сочли за молчаливое осознание вины, которую я будто бы чувствовал за собой во всем совершившемся. Эти нападки легко опровергнуть, появись я в обществе, ибо они порождены лишь праздностью и недоброжелательством. Но клевета могла дойти до государя, потому я и обращаюсь к вам.

Оскорбительное для моей чести письмо Пушкина я передал вам. Из него видно, что г-н Пушкин неверно истолковал мои действия. Так, он обвинил меня в анонимных письмах, к которым я не имел ни малейшего отношения. В чьих интересах они появились? Полагаю, что это шутки молодых людей, пытающихся перенять европейские нравы. Но, как мы убедились, эти шутки не для России. Неправильно были поняты и мои разговоры с госпожой Пушкиной. Я лично неоднократно предостерегал ее от пропасти, в которую она летела. Я влиял и на сына, и он написал ей по моему требованию письмо, где отказался от каких-либо видов на нее. Я сделал то, что должен был сделать, и совершенно не жалею об этом…

Геккерен. Письмо я отправлю Нессельроде, и пусть он лично передаст его государю. Надеюсь, мои объяснения дойдут до императора и убедят его, что я не мог поступить иначе… Получив хотя бы несколько слов в оправдание моего поведения, я бы чувствовал себя вправе оставаться при Дворе. Я в отчаянии, если придется оставить Петербург, если я не смогу служить моему государю здесь… Но теперь уже его величество решит, должен ли я быть отозван, или довольно поменяться с одним из моих коллег. Немедленное отозвание было бы громогласным выражением неодобрения моему поведению. Порицание моих действий исходит от кругов, не знающих всех обстоятельств дела. Но я получил знаки сочувствия от всего петербургского света. Перевод куда бы то ни было – лучшее решение… эта мера, удовлетворяя настоятельной необходимости, показала бы, что я не лишился доверия моего августейшего повелителя. Но… Пушкин! Я должен объяснить Вестолку, что это за человек…