Второе. Пожалуй, это было не соглашение, а осознание. Я поняла, что смерти как абстрактной категории я не боюсь. Вот так, скажем вместе, скажем громко: я не боюсь умирать! Поймите правильно, конечно, внутреннее напряжение вызывала у меня вероятность тяжелых физических страданий, но разве мы не женщины, разве за годы супружеской жизни, вынашивания и рождения детей, посещения гинеколога и общения с бурлящими кухонными котлами мы не притерпелись к боли? Ну, вы поняли: помирать так помирать, что такого-то? Однако резкий протест вызывала мысль о преждевременной смерти. Смерть в моей ситуации еще лет двадцать казалась мне чертовски преждевременной. Да что там – позорной капитуляцией, бегством с полей родительских сражений!

Отсюда логично вытекало третье – тоже не совсем соглашение, скорее заявление: в ближайшие годы я не умру, я буду биться за каждый год, за время.

И четвертое. Моя жизнь не может стать болезнью и только болезнью, наоборот – болезнь должна скромненько вписаться в мою жизнь. Скажу сразу, что в реальности жизнь все же прогнулась под болезнь, но в целом у этой парочки получалось сосуществовать вполне благопристойно.

Вооружившись соглашениями будто амуницией, отложив стенания на потом, я стала ждать своей очереди на биопсию. Звучат все эти лозунги бодро, но душевный покой мне не снился, потому что по ночам спала я отвратительно. Мне даже впервые в жизни невролог выписала антидепрессанты. Правда, пить их я не стала, и, как оказалось, правильно. Все чудесным образом изменилось, стоило только оформиться в стационар.

С Наташей и Оксаной мы поступили в отделение в один день, вместе ждали операции, одновременно ее дождались, а потом, соответственно, «вылеживали» результаты анализов и врачебный вердикт. Оперировал лысый душка Бабурукин. Так благодаря волшебной фамилии лечащего врача наша самопровозглашенная группировка получила локальное название «Бабурукинские девочки».

До определенного времени личность Бабурукина меня не слишком волновала, правда, как-то сами приметились пристальный тяжелый взгляд исподлобья, немногословие, сдержанное спокойствие и бережные прикосновения к моим шейным и прочим лимфоузлам. Мужественный мужчина. Внутренний филолог во мне немедленно выловил медицинскую семантическую подоплеку имени-отчества (Виталий – от латинского «жизнь», Валерианович – ох, немало этой настойки выпила и вынюхала я за свои дюже зрелые годы) и начал втайне подвывать: «Вылечи же меня, о мудрый лысый Бабурукин, назвался Валериановичем – так лечи!»

Спаслось мне на пыточной кровати в железную клеточку, которую не сумели смягчить четыре матраса, как на трехзвездочном курорте. Почти на две недели я выпала из радостей семейной жизни (тут любая яжемать должна проникнуться моим счастьем) и получала чистейшее, никакой умственной деятельностью не замутненное удовольствие от малосодержательного трёпа, еды и чтения любовных романов – про английских герцогов и виконтов эпохи Регентства. Наверное, сказалась на моем сне близость Бабурукина и прочих врачей. Мысль «Раз я уже тут – помереть не дадут» определенно обладала психотерапевтической силой.

Результаты биопсии мы ждали в среду, а если очень подфартит – к обеду вторника. Без пяти два во вторник я вышла из здания: подъехало такси, чтобы везти меня домой, где временная свобода и приятный, такой же малосодержательный трёп с подругой Машкой. Но как только машина двинулась с места, раздался звонок на мобильный – от Наташи. Бабурукин искал меня и попросил передать, что завтра к половине восьмого я должна быть на месте.