Его мысли метнулись к Долли: если Рабас не лгал, то… за куклой нет и не может быть долгов, как нет на ней социальной метки. За неё совершенно некому заступиться: ни близких, ни работодателя, ни даже кредитора. Её не защищает даже закон о вещах, ведь она не была зарегистрирована. Так что её используют с максимальной выгодой – один раз. «Ещё один стимул»? Для чего? Чтобы сподвигнуть на что-то такую канализационную крысу, как Винни? Они и так сделают с ним, что захотят.

Мерцание информации на потолке погружало в апатию. Пустота разливалась по телу.

Закат вернулся, теперь в нём мерцали цифры.

Казалось, что долг прибавил очков. Это заставило Винни едва-едва, но всё же встрепенуться. Что случилось?

Ответ пришёл тут же:

– Мы разовьём ваш потенциал, и эти вложения окупятся.

Он сперва понял, что его долг будет ещё расти. Для чего бы они ни предназначили Винни, но это потребует вложений. А дальше? Чем он сможет погасить это… благодеяние?

Что они задумали?

И только потом он понял, что голос был не Рабаса, хотя бы потому, что женский.

Глубокий, чуть-чуть шелестящий… пробирающий до сладкой дрожи – только это не собственная реакция Винни. Это что-то струится по его телу, входя в него иглами через множество проколов: стол, на котором он лежал, начал свою работу.

Ещё одна порция сладости – и снова голос:

– Ты будешь звать меня Ши.

Он понимал, что с ним делают. Его точка наблюдения, центр логоса – медленное и тягучее мыслительное тело, которое он называл «Я», не было доступно никаким щупам. Оно всегда было таким неспешным и чуть-чуть затуманенным из-за недостатка воспоминаний, но Винни знал, что это он сам, неизменный от точки появления в канализации до сегодняшнего, растянувшегося на неизвестно какое время момента. Логос не переписать кодами, это вам не софт, можно ещё исправить железо или переиначить мясо, но до логоса добраться сложнее.

И всё же – это Винни тоже знал – возможно. Он боялся, что они найдут способ. Два настойчивых голоса, суровое Эго, именующее себя Рабасом и твердящее о правилах, и ласково-соблазнительное Ид, уверяющее, что следует звать её Ши. Рабас всегда приводит с собой щуп, а приход Ши знаменовал впрыск гормонов – строгость и удовольствие замыкались на этих двоих. Настоящие люди ли или смоделированные лично для него виртуальные конструкты, но они принялись за работу.

А он нырнул в себя и не показывался, выбрав равнодушие своим щитом.

Так что они – голоса, щуп, манипуляторы ложа – тыкались в его тела – мясное и информационное – но попадали в туман. Им это не нравилось.

Поскольку у времени не стало измерения в этой вечно закатной комнате, Винни не знал, когда именно они решили сменить тактику.

Но тогда он услышал третий голос.

Как холодный ветер, гоняющий по осени пыль меж домов Настоящей Берри, как оглушающий запах мяты – будто выдавили разом тысячу тюбиков зубной пасты, как дрожь от осознания ошибки через миг после окончательного подтверждения. Голос, разрушивший туманное равнодушие.

– Винни…

Он напрягся, будто надеясь вырваться с проклятого ложа, но манипуляторы тут же засадили в тело релаксант.

– Я говорил тебе, что она жива, – подал голос Рабас. – И что я могу сделать с ней, что захочу. Если ты не будешь сотрудничать.

– Что ты с ней сделал?!

– Пока ничего, – в голосе Рабаса послышалось удовлетворение: впервые Винни что-то произнёс вслух.

И Рабас принял это за шаг навстречу.

Щуп исчез – а с ним и Рабас, оставив Винни с сестрой как бы наедине.

Винни не сомневался, что никакой истинной уединённости в закатной комнате нет и быть не может. И всё же, пусть со стороны Рабаса это просто жест, но всё же жест расположения.