А вот эти…

Знаете, что самое страшное, почему нам так упорно противостоят эти люди, в общем-то, несчастные и бедные? Как раз вера. Если, к примеру, снять ту мерзость, которую я видел вчера, и показать ее по телевидению – удивительно, но они в это не поверят. Они поверят тому, что будет вещать полуграмотный мулла в подпольной молельной комнате. Вера не просто заменяет им разум – вера подавляет разум, заставляя не верить собственным глазам. Поэтому, если мы покажем это, те из афганцев, кто верит, заявит, что это ложь. Что это русские все так подстроили.

Так что вера – это не всегда хорошо.

Из этого же проистекает, что большинство афганцев не думает и не хочет думать, не хочет делать выводы. Будучи наместником (когда это было), каждый четверг я обращался к афганцам через Радио Афганистана. Довольно прилично зная фарси, я читал обращение на дари, а переводчик-синхронист переводил на пушту. Эти обращения я построил не как зачитывание составленных кем-то в штабе инструкций, а как разговор: я понимал, что, если афганцы это слушают, для них это как голос России, далекой и непонятной. Я говорил им: посмотрите, как вы живете. Посмотрите вокруг себя: что из того, что окружает вас, вы построили собственным трудом, а что дал вам Аллах? Вспомните, когда последний раз ашрары оказали вам какую-то услугу. Когда они просто поговорили с вами так, как я сейчас говорю, без наставлений и угроз? Что хорошего принесли ашрары в жизнь Афганистана? Какое из зданий, помимо мечетей, построено в те годы, когда в Кабуле действовали исламисты?

Из положения афганцев вытекает еще одна бедственная характеристика – их лень. С ней я столкнулся впервые, и только в записках тех, кто прошел Замирение на Востоке в двадцатые – сороковые годы. Они не просто ленивы – они патологически ленивы, и это проистекает из беспредела, который происходил на их земле. Все то хорошее, что у них было, мог отобрать бай: если он начинал подозревать, что феллахи укрывают хороший урожай, то посылал нукеров пороть их. Если один из королевских мытарей видел, что какой-то купец хорошо торгует, он просто накладывал на него налог дважды, и никто не смел пожаловаться. Да и общество – оно тоже не любило, когда кто-то начинал жить хорошо, ибо это напоминало им, что они живут плохо. Вот почему афганцы гениальны в части придумывания отговорок, из-за чего не сделаны те или иные вещи. Каждый раз на совещаниях они говорили о том, чего им надо, что им не хватает, но сразу замолкали, как только разговор заходил о том, что они должны дать или сделать. Это больной народ. Его можно вылечить только через два поколения. И на войне это произойдет быстрее.

Жестоко, но это так.

Мы уже выехали за город. Тянуло холодом, несмотря на ватник, трясло. Потом остановились – я догадался, что это. Контроль – один на шоссе Джелалабад – Кабул, первом национальном шоссе, блокпост. Один из ключевых, здесь, по-моему, даже есть рентгеновский аппарат, как на таможенных пунктах пропуска. Вот только все машины под него не загонишь.

Очередь. Я начал задумываться, а по мне ли эта авантюра. Мы так до вечера ехать можем, а зимой много часов практически без движения – не для моего возраста, скажем так…

Машина двигалась рывками. Я догадался, что проверяют быстро, возможно, часть сотрудников бросили на расчистку снега: в Афганистане снежный буран – это настоящее бедствие, это у нас он – обычная зимняя неприятность.

Авантюра…

Человека, с которым я должен был встретиться, звали Джелалуддин Хаккани. Старший из братьев Хаккани, лидер так называемой Организации Хаккани, по нашей оценке, представляющей наибольшую опасность в приграничной зоне. Под его началом – до двадцати тысяч боевиков, как в горах, так и легализовавшихся, чтобы продолжать террористические действия. Объявлен вне закона Высочайшим решением, за его голову назначена награда в один миллион рублей золотом. После ликвидации генерала Абубакара Тимура – самый опасный из всех террористов, действующих в нашей зоне ответственности.