– Откуда он взялся?

Еще хуже, когда Юра «перебирал». Патологическое влияние алкоголя на его психику не имело границ и почти всегда заканчивалось дракой. Поводы он находил самые экзотические. Как только его кровь насыщалась определенной дозой алкоголя, а состояние доходило до необходимой кондиции, Юра уже не узнавал тех, с кем начинал трапезу. Он мог влепить в лицо любому из собутыльников, что всегда являлось полной неожиданностью для них. Ни с того, ни с сего вдруг подносил свою левую грязную ладонь с растопыренными толстыми пальцами, заканчивающимися фалангами размером с мелкое куриное яйцо, к лицу собеседника. Партнер по застолью, ничего не понимая, продолжал соображать: что бы это значило? И пока он, находясь под алкогольными парами, долго соображал, Юра успевал правой рукой с силой оттянуть средний палец левой руки и смачно припечатать его ко лбу собутыльника.

Когда коллеге становилась понятной вся глубина идеи, заложенная Юрой в этом жесте, он уже навзничь летел с табуретки со стаканом вермута в одной руке и наколотой на вилку килькой – в другой.

На этом культурное употребление алкоголя заканчивалось, и начиналась бескультурная драка. В состоянии опьянения боли Юра не чувствовал. Он как будто отключал себя от реальности. Глаза вращались, как у хамелеона, с выражением полной тупости. Взывать к его совести в этом состоянии можно было с таким же успехом, как и призывать футбольных фанатов соблюдать «гробовую» тишину во время матча, чтобы не мешать футболистам думать над их «хитроумными» комбинациями.

Все, кто знал об этих «маленьких слабостях» Юры, никогда не садились с ним выпивать. Максимум, что можно позволить себе в компании с ним, это первая рюмка, а потом необходимо было срочно откланяться.

«Выпимши», Юра очень любил спеть застольную песню. Поставив локоть на стол, сжав кисть в кулак, он приспосабливал на нем свой подбородок и, слегка прикрыв глаза, затягивал свою любимую песню на все времена, состоящую из пяти куплетов:

– «Славное море, священный Байкал…».

Горе тому, кто не знал слов этой песни или, взявшись подпевать, забывал уже начало второго куплета, который начинался такими словами:

– «…долго я тяжкие цепи влачил…».

Очень серьезная провинность, за которую Юра жестко наказывал невезучего собутыльника ударом в «морду лица».

Однажды и Алексей, забыв об этой его «слабости», едва не поплатился за свою оплошность. Когда они вдвоем нестройными голосами затянули эту, не слишком веселую, но такую любимую Юрой песню, Алексей с ужасом почувствовал, что забыл ее слова и споткнулся на второй строчке третьего куплета. Юра неодобрительно повел бровями. Холодок ужаса пробежал по спине Алексея.

«Ну, сейчас начнется! Ведь знал же, что петь придётся. Мог бы и повторить слова перед застольем. Желание поскорее выпить оказалось сильнее. Теперь держись за все, что можно», – корил себя Алексей. Чтобы избежать наказания за свою забывчивость он принялся с таким рвением петь последние две строчки каждого куплета, которые повторялись, что это, видимо, зачлось Юрой ему в актив, и он не успел озвереть.

– «…Хлебом кормили крестьянки меня, парни снабжали махоркой…», – орал Алексей во всю глотку, стараясь перекричать запевалу и тем самым реабилитироваться. Еле-еле дотянув песню до конца, облегченно вздохнул. «Только бы не затянул следующую, пока я не ретировался. В той я уж точно ни одного слова не знаю. Быть мне битым».

Однажды они вдвоем возвращались с танцев в общежитие. На остановке автобуса стояла группа нехилых взрослых мужиков. Нисколько не стесняясь их грозного вида, Юра прямиком направился к ним, чтобы поинтересоваться: слышали ли они что-нибудь про «расходимость ротора»? Минуту на размышление мужики не стали брать. Видимо, ответ они уже знали, и он последовал сразу же. Они подбросили Юру в воздух и не давали ему опуститься на грешную землю до тех пор, пока били его, как кожаную боксёрскую грушу.