– Первый, ответьте. Как слышите? 10.30. Полчаса смены. Прием.

Формулировки, выбранные Сережей, были самые нейтральные, ничего третьему уху не говорящие. Взяв рацию, Владимир Семенович долго не мог решить, что сказать в ответ. То, что в итоге вырвалось в эфир, явно не планировалось Будайкиным. Оно вылетело из него, зависнув будоражащим тезисом в голове напарника:

– П. нет, Сережа. Как слышишь меня, прием.

Сережа относительно быстро переварил услышанное. Он уже успел хорошо узнать Семеныча и чувство юмора у него не отмечал. Поэтому вполне серьезно уточнил:

– Что с случилось? Он умер?

На что и получил ответ, заставивший на этот раз замолчать надолго:

– Нет, Сережа, что ты! Этого не может быть. Его вообще никогда не было.

Мысли эти, выданные в эфир, озаботили не только Сережу, но и «третьего», который был удивлен не менее, если даже не более Сережи. Но «третий» знал Будайкина всего-то неделю и не придал услышанному серьезного значения, подумав: прикалывается, мол, старый, чего там. Сам же Владимир Семенович вдруг понял: то, что еще недавно было частью только его самого, теперь стало всеобщим. И более того, контролировать себя он никак не может. Он контролировал себя и свою речь только до мысли о П., которая существовала как бы сама по себе, превращаясь из мысли в слово без ведома Будайкина. Она – эта мысль об отсутствии того, кто вроде бы реально есть, – была как бы вне его пространства и времени, везде и всюду, она была всем, а он был лишь ее проводником, средством, у которого не спрашивали разрешения на использование, но ставили перед фактом, которому можно было только подчиниться и все.

Ничего не изменила и третья Сережина реплика-напоминание:

– Первый. Ваша смена. Ваша смена.

Ответ Будайкина предстал перед Сережей очередной грамматической загадкой:

– В моей смене – П. нет. В твоей смене – П. нет. В его смене – П. нет. В наших сменах – П. нет…

Сережа выключил на этих словах рацию, подумал секунду и спросил, раскладывая итоговый вопрос по слогам:

– Хорошо. Но что делать? Что мне делать?

И услышал в ответ:

– Ничего. П. нет – ничего нельзя делать. Ни-че-го!

Будайкин, будто подражая Сереже, разложил последнее слово на слоги и отбросил рацию в угол. В момент ее полета обыденное сознание на секунду вернулось к Владимиру Семеновичу, он дернулся было за рацией, но мысль «Нет и не было» вернула его на место. Он вновь почувствовал себя молодым, сладкое тепло разлилось по телу, достигнув кончиков пальцев и макушки. Будайкин блаженствовал, так хорошо ему давно не было, точнее сказать, так хорошо ему не было никогда…

Только к исходу часа Сережа решился покинуть пост и навестить первый номер. Он нашел Будайкина в том же положении, в котором тот озвучивал часом ранее сложившееся положение дел по рации. Сережа, просунувшись наполовину в дверь, окликнул Будайкина:

– Владимир Семенович, вы как? Вы здоровы?

Не получив даже намека на ответ, Сережа вошел внутрь и, подойдя к топчану, понял, что Будайкин спит. Глаза его, правда, были только полуприкрыты. Наклонившись ближе, Сережа даже засомневался в своем первоначальном выводе. Он знал, что можно спать с открытыми глазами, и даже видел и не раз это в армии, но за Будайкиным до этого дня такого не водилось, да и сон Владимира Семеновича был в высшей степени странным. Проведя рукой перед лицом спящего, Сережа заметил движение глазных яблок, не явное, не акцентированное, но движение. Между тем и на повторный вопрос старший по смене не дал никакого ответа. Создавалось впечатление, что он видел Сережу, но не слышал его. Или слышал, но никак не мог ответить. Что-то подобное Сережа наблюдал у своей бабушки после инсульта, и рука его невольно потянулась к мобильному, чтобы вызвать скорую. Но Владимир Семенович остановил напарника. Его руки до сих пор безжизненно лежали вдоль тела, но тут Будайкин ровным и более чем здоровым движением положил левую себе под голову, правая же, поднявшись к груди, пальцем поманила Сережу к себе, и тот услышал свою фамилию, произнесенную шепотом: