Что, естественно, не понравится тестю, – хотя с этого момент жених уже в своём праве, он теперь её супруг, – и он даже не учтёт правоту слов своего зятя, а резко сократив между собой и им расстояние, можно сказать, исподтишка, – а как ещё назвать это его нападение без предупреждения, – с одного удара в нос подкосит жизненную позицию своего зятя. Ну а дальше всё до боли в чьих-то зубах предсказуемо. И если у кого-то не изменяет память, то никто не давал права тестю, несмотря на его существенный вклад в застолье, влезать со своим мнением в разрешение чужих семейных споров и портить всем настроение. И если супруг счёл нужным сделать своей супруге вслух замечание, – а она, между прочим, представительное лицо их семьи, – то это его несомненное право. И вмешательство в их суверенные дела недопустимы кем бы ты ни был.

Ну а так как тесть всего этого не понимает, то до его сведения это начинают доводить кулаками и всем чем под руки попадётся – а так как в этом зале предусмотрительно нет мебели, то под руки, как правило, попадаются другие физические лица и чьи-то голосистые в истерике причёски, за которые в этом беспорядочном водовороте мыслей и тел, хватаются люди облечённые сознанием своей правоты, которую они хотят втемяшить людям не правым, которых тоже немало и оттого противостояние начинает затягиваться. И так до прибытия соответствующих органов, которые и выводят эту рано обрадовавшуюся компанию дальше праздновать.

Когда же новобрачные и их сопровождающие лица покинули зал, и при этом не так, как за них мысленно надумала Марго, послав этой процессии многозначительную фразу на дорожку: «И даром не надо!», – то Марго выходит из состояния вовлечённой задумчивости, и, наконец, замечает внимающую ей Валерию. – О чём задумалась, а может и замечталась? – улыбнувшись, спрашивает Марго Валерия.

Марго же не сразу ей отвечает, а она окидывает зал взглядом, после чего возвращается к Валерии и говорит. – Мне нужен апельсин. – Валерия, в ответ покосившись на неё, пока только смотрит, после чего сообразив для себя что-то, выдвигает ящик стола и вынимает оттуда спрятанный пакет. Откуда в свою очередь вынимаются два апельсина. – Тебе какой? – спрашивает Валерия.

– А разве не ясно? – переспрашивает Марго.

– Я же не знаю, что ты задумала. Так что не ясно. – Сказала Валерия.

– Мне нужен горький. – Сказала Марго.

– Кто бы сомневался. – Пробубнила себе в нос Валерия, кладя один из апельсинов на стол, а другой убирая обратно в пакет. Марго же подходит к столу, изучающе смотрит на апельсин, как будто в нём можно что-то особенное высмотреть, и только после этого берёт его.

– Только будь внимательней, и не забудь, что в твоём случае природа поступила пристрастно. А это ведёт не к полной искренности по отношению к тебе. – Сказала Валерию на дорожку Марго.

– Учту. – Крепко держа в руке апельсин, сказала Марго. – Да, кстати, вопрос. Если смерть для тебя сладка, то не значит ли это, что пришёл твой час?

– Это не ко мне вопрос. – Ответила сбитая с толку Валерия.

– Я знаю. – Сказала Марго, направляясь на выход и, бубня себе под нос: «Даром мне такого не надо».

– Не верование человека, это есть своего рода его подростковый нигилизм, свойственный всякой незрелости с его максимализмом и желанием пересмотреть все прежние устои и установки, на которых стоит мир. И оттого-то он это своё не верование, а вернее, веру в своё безверие, так выпячивает наружу, повсеместно и обязательно прилюдно демонстрирует (ему непременно нужно одобрение, ну и злость сойдёт при обратном эффекте), и везде этим своим отрицанием божественных начал и вызовом основам жизни манкирует. Тогда как в человеке верование, есть одно из его врождённых, так сказать, установленных в нём начал. И вера жизненно необходима человеку, – да хотя бы веря в себя, – ведь на её основе строится вся жизненная конструкция человека. И, наверное, поэтому, его так легко заставить уверовать во что-либо, даже в самую что ни на есть несусветную бессмыслицу – так велико желание человека во что-нибудь веровать. Где для этого многого и не надо, а всего-то нужно знать его чаяния и нужды, которые большим разнообразием и не могут похвастаться. – Сказал представитель тайной организации, Никак, оторвавшись от зрачка оптического прицела и, посмотрев на Устранителя.