– Да, сэр. Хорошо, сэр, – даже не услышав, что ему говорят, ответил Джон: он уже прикидывал про себя план действий. – Я так понимаю, сэр, о сохранности наградных фондов можно больше не беспокоиться? Я дам объявление о вознаграждении, не возражаете? За хорошие деньги все местные осведомители кинутся прочесывать притоны. За деньги они тут мать продадут.

– Хотите кофе, лейтенант? Последнее время я только им и спасаюсь. Жуткое пойло.

– Спасибо, не откажусь, сэр. И я бы чего-нибудь съел.

– У меня завалялись бисквиты.

– Подойдет.

Наполняя стаканчики, капитан произнес, не отрывая взгляда от черной струйки:

– Я так и так отправлю вас отсюда, лейтенант, ближайшей оказией. Вы слишком прониклись этой войной. Приняли ее методы. Вам придется долго переучиваться жить по-иному после возвращения. Не волнуйтесь, я отрекомендую вас как следует.

Набив рот бисквитами, Джон едва смог выговорить:

– Спасибо, сэр.

– Не за что. Я все равно про них забыл.

– Я не о бисквитах, – улыбнулся Джон.

Он подумал, обжигаясь кофе: смогла ли Ханна перехватить на ужин чего-нибудь горячего или снова давилась холодными консервами из запасов своего оператора?

Джон никак не мог добиться, чтобы его выслушали. Он твердил редактору отдела уголовной хроники:

– Я хочу разместить информацию о розыске. Ограбление и затем покушение на жизнь полицейского.

Редактор был пьян. Не просто пьян – пьяны были все вокруг, от охраны на входе до рассыльных, – а смертельно пьян. Редактор никого не желал узнавать.

– Возвращайтесь к дьяволу, у нас нет квот, – отвечал он, уставясь в стену прямо перед собой. Должно быть, решил, что с ним беседуют черти.

– Послушайте, я из военной полиции, детектив Лонгсдейл, – втолковывал Джон.

– Нет квот, нет квот…

Джон захлопнул двери кабинета, пропахшего потом и перегаром, и крикнул в редакционный зал, разделенный перегородками:

– Я из полиции! Есть тут кто-нибудь, кто еще соображает?

– Те, кто соображает, свалили отсюда еще в прошлом году. Остались только жалкие неудачники, – печально сообщили из зала.

Он растерянно огляделся. Огромный голокуб в центре помещения транслировал оживленно беседующих людей в галстуках. Звука не было. О чем-то спорили далекие голоса. Где-то смеялись. Светились покинутые мониторы. Сквозняк шелестел разбросанными бумагами. Переполненные пепельницы щетинились окурками. Тянуло холодным аммиачным запахом.

– У меня сногсшибательный материал – мы ищем убийцу!

– Которого из них? В этом городе каждый второй – убийца…

– Он ограбил прохожего, голыми руками свернул шею вооруженному полицейскому. Вы не пожалеете.

Из туалета выбрался оператор отдела новостей, помятый, с черной трехдневной щетиной. Посмотрел на взволнованного лейтенанта и сказал укоризненно:

– Через шесть дней тут камня на камне не останется, а вы – убийца. Да кому он интересен, ваш убийца? Все обсуждают ультиматум. Альянс уносит ноги.

– Я лейтенант военной полиции, я из Альянса, и я никуда не удираю.

– Ну и дурак! – крикнул кто-то из дальнего конца зала и засмеялся.

– Всем сейчас интересны только две вещи: ультиматум и оружейные акции. «Маннес» взлетел на сорок пунктов – каково, а! Будь я поумнее, сделал бы состояние, – сообщил оператор и отправился, покачиваясь, искать местечко для сна.

Джон тыкался во все двери. В студию новостей его не пустили – шел прямой эфир. Из дверей производственного отдела доносилась музыка, и несколько нетрезвых голосов нестройно тянули песню, причем каждый свою. В темном углу коридора, перед выходом на пожарную лестницу, самозабвенно целовались ведущий вечерних новостей и молоденькая репортерша-стажерка.