– Всегда так! – возмутился Михаил, перехватив взгляд жены. – Нужда загрызает – ты виноват. Не лезешь из кожи вон. А чуть поднимешь хвост – дергают: сиди и не рыпайся. Та як же ее, ту справедливость, достанешь со связанными руками? – он вскочил. – Пошли!

Попив компота из вишен, шелковиц, абрикос и поблагодарив хозяйку, они направились к мельнице.

На улице было по-осеннему холодно, пахло прелью палых листьев и тянуло свежестью с Мокрых Ялов.

– Чуете, чуете? – подняв палец, как-то даже восторженно вопрошал краснощекий, что встретил их у ветряной мельницы с группой хозяев. В сумерках большие крылья ее тихо вращались.

– Ни одного скрипа, ни стука. Прислушайтесь! – торжественно взывал умелец. – Она живая! Мы с братьями и отцом душу в нее вдохнули. А сколько сил, денег вбухали! Кто считал? Голые и босые остались. Помните?

– Так. Так, – подтвердили мужики.

– Теперь что ж она, без меня? Осиротеет, зачахнет, родная, – словно и впрямь о живом существе говорил с горечью умелец. – Заходите с Богом.

Он открыл дверь, изукрашенную полированными фи-' гурками. Внутри горело несколько семилинейных ламп и тоже чувствовалась рука мастера. Пол, стены, потолок были «расписаны» разными сортами акации, клена, дуба, бука. Налет муки вытерли, текстура древесины играла, и Нестор даже головой покачал. Это не крупорушка – прямо храм какой-то, Василий Блаженный! Вот тебе и Времьевка. Кто б мог подумать?

– Но ты же хмырь! Шкуры, небось, сдираешь с односельчан? – сказал мельнику Петр Лютый.

– А кто считал наши убытки? – обиделся краснощекий. – Шестерня полетела. Где взять? Да ни за какие деньги сейчас не купишь…

– Погоди, Ванёк, – степенно обратился к нему другой хозяин, постарше, с окладистой бородой. – Мы не против того, чтобы отдать все это людям. Будь ласка. Но кто его будет содержать?

– Мы! – запальчиво отрубил Михаил, шевеля протабаченными усиками. – Миром поддержим и не хуже вас, Петрович!

– Он прав, – вмешался Алексей Марченко. – Гуртом ловко и батьку бить.

Намек был явно неуместен, и все сделали вид, что не заметили его.

– Вот именно. Один кует, другой дует, и никто не ведает, что будет, – упрямился краснощекий Ванёк. – Общее оно все равно, что чужое.

– Тогда ни нам ни вам! – подскочил к нему Михаил. – Давайте, Батько, взорвем к чертовой матери все мельницы и маслобойни. Вот это будет по-справедливости!

– Муку где возьмешь для грызунов? – не выдержал Семен Каретник. Прислушиваясь к их спору, Нестор спросил себя: «Кто же здесь господа? Кого прищучивать? Краснощекого умельца? Глупо. Ишь ты, куда оно заворачивает. Не так всё просто, и нищий не всегда прав. Занятно».

Тогда снова степенно заговорил Петрович, обращаясь к Махно:

– Ежели уничтожить или закрыть – кому польза? Отдать же людям, повторяю, будь ласка. Но появятся гетманцы. Опять нервотрепка. Давайте положим умеренную оплату. Налог-то… не берут.

Он жалко лукавил. Война доила их четыре года. Какие налоги? Поборы! Сейчас же стало и совсем невмоготу. А лазейку-то надо искать, хоть завалящую, хоть ужом чтоб проползти, обдирая кожу.

Пока они препирались, Нестор не проронил ни слова, хотел выслушать всех. Теперь наступил его черед.

– Прав… Петрович, – веско подвел он итог. – Но глядите, хозяева: нарушите зарок – будете трепыхаться на крыльях своих мельниц. И Только!

Тихой ночью Петя Лютый сочинил и записал в тетрадь такой стих:

Генриху Гизо век бы не видеть ту фотокарточку. Пусть бы себе висела на глиняной стене в ажурной деревянной рамке с другими плебейскими реликвиями! Нет, рука сама потянулась, вроде ее кто-то подталкивал. Уж больно бравый матрос был изображен на той карточке: славянский светлоглазый тип озорно глядел из-под небрежно зачесанного чуба. Он давно сидел со своей шайкой в Дибривском лесу, совершая дерзкие набеги. Теперь с другими разбойниками снюхался. Мать его, молоденькую жену допрашивали тут же, в хате. Они клялись, что не знают, где он и когда возвратится. Гизо и подумал: «Возьму портрет – найдем мазурика». Снял карточку и спрятал в карман. Банда ускользнула. Они ее преследовали, потом разъехались по имениям.