Самойлов закончил свою речь, нет, беседу с ополченцами и перешел к практической части.

– Давайте теперь разберемся с этим инструментом.– Он указал на винтовку.– Как ее заряжать и как ею пользоваться. А ну-ка! Кто знает?

Васадзе даже не подумал – рука сама поднялась, уж что-что, а трехлинейку он разбирал-собирал с закрытыми глазами, но тут же опомнился и руку опустил. Но Самойлов уже заметил его.

– Петросов? Ну, покажи, что умеешь.

Васадзе вышел перед строем и на том же столе, где недавно записывали в добровольцы, в два счета разложил винтовку, собрал ее и зарядил.

– Молодец! – восхитился Самойлов.– Где так научился?

– Приходилось стрелять на баррикадах,– честно признался он.

Самойлов окинул строй взглядом.

– Все видели? Теперь делаем тоже самое. Петросов, помоги товарищам.

– А кормить скоро будут? – не удержался Зервас.

– Вот научитесь обращаться с оружием— и потом покушаем. – Одарил его широкой улыбкой Самойлов.

Кормили их вместе с красноармейцами из большого походного котла. Наконец после стольких всухомятку проведенных дней они ели горячую пищу. Овсяная каша с тушеным мясом показалась Ожилаури куда более вкусной, чем последняя праздничная трапеза в ресторане Ляпунова. В добавке им тоже не отказали и еще чаю налили. Но и это было не все. Вечером, готовясь к отправке, ополченцы поднялись в выделенный для них вагон. Обычный товарный вагон с устроенными в три этажа настилами. Закрепив винтовки в специальных пазах вдоль стенки вагона, друзья бросились к нарам. Вытянуться на них во весь рост оказалось несказанным наслаждением.

– Добровольцем быть не так-то и плохо,– промурлыкал Фома и, вдруг что-то вспомнив, повернулся к Ожилаури.– Тедо, послушай. Я не уверен, но, по-моему, я видел сегодня тех типов, с которыми мы дрались в Москве на вокзале. Они весь день крутились неподалеку. Один с усами а-ля Чингисхан, другой – с такой квадратной бородой. Третьего, правда, не было.

«И третий здесь»,– подумал Ожилаури, но вслух сказал:

– Показалось тебе. Что им здесь надо? – и он погладил сумку, поудобней пристраивая ее к себе.

Ополченцы занимали свои места, попрощаться домой их уже не отпустили. Поезд мог тронуться в любой момент. На платформы грузили пушки и ящики со снарядами, в крытые вагоны заводили лошадей. Шли последние приготовления. На соседнем пути сиротливо стоял темный безлюдный пассажирский поезд из Москвы.

Зервас слегка толкнул Васадзе в бок.

– Нико, сегодня там, на площади, когда ты навел револьвер на того мужика, неужели выстрелил бы?

– Обязательно,– не задумываясь, ответил Васадзе.

Ехать на войну было приятно. Особенно сознавая, что стрелять все равно не придется. Кормили хоть и однообразно, но сытно и, кроме чая в конце, еще табак выдавали, не ахти какой, но лучше, чем совсем ничего. Кроме Ревишвили, который не курил из принципиальных соображений, остальные попыхивали с удовольствием. И спать удобно. Людей в вагон набилось много, аж сорок человек, но все равно место было у каждого. Васадзе научил Зерваса пользоваться маузером и наганом, и тот без конца разбирал и собирал их, заряжал, ставил на предохранитель, взвешивал в руке и начинал разбирать по новой. Рабочие ополченцы, в отличие от воронежских гопников, оказались ребятами хорошими, без идеологических вывихов, но с верой и новыми убеждениями. Да и командир их, Самойлов, был для них скорей старшим товарищем, чем строгим начальником.

Тедо Ожилаури успел познакомиться со всеми. Наконец он нашел благодатную среду и обильно угощал всех своими байками. Можно было подумать, что воронежских рабочих очень интересовали тифлисские истории – с таким вниманием его слушали. Было удивительно, что двадцатитрехлетний молодой человек носил такой груз криминального опыта. На самом деле это был обыкновенный треп тифлисского уличного мальчишки.