– Да нет. Я, видите ли, действую в ситуации жесткого цейтнота и к вам пришел исключительно по наводке своего предшественника. Не имел о вас ни малейшего представления.

– А что вы собираетесь обо мне написать?

Самсонов задумался на короткое время, затем в нерешительности пожал плечами:

– Видимо, ничего. Я ведь пишу о Первухине, а не о вас. До свидания.

Журналист с чувством собственного достоинства в каждом движении коротко поклонился и вышел прочь – сначала из гримерной, потом из тира, затем из "Балагана".

Недоумение его росло с каждым часом работы над роковым очерком. Осудить взрослую женщину, без малого четверть века назад отшившую какого-то двоечника, бабника и хулигана, он не мог, но свежим воздухом после подвала дышал с большим удовольствием. Самсонова занимали некоторое время размышления о путях, приведших выпускницу МГУ в подвал бывшего детского сада, но эпоха дала много примеров неизмеримо более драматичных судеб. Николай Игоревич не стал тратить себя по пустякам, а просто вернулся в редакцию. Последний телефон в списке Ногинского определенно принадлежал матери покойного. Разговор с ней заранее вызывал тягостное ощущение под ложечкой, поэтому даже звонить ей Самсонов не хотел, отложив до вечера. Наскоро перекусив чужой едой из общественного холодильника, он поспешил в школу, с которой и закрутилась вся история.

Уроки уже закончились, детей в здании оставалось немного, шум не давил на барабанные перепонки, весеннее солнце лилось через окна, то есть обстановка для посещения сложилась самая благоприятная. Поблуждав немного по коридорам и задав несколько вопросов, незваный визитер нашел пустой кабинет директора. Потоптавшись перед дверью, он отправился в новое блуждание, задал встречным еще пару вопросов и нашел учительскую. Представившись с чувством профессиональной гордости в голосе, журналист в течение нескольких минут установил отсутствие в данный момент в данной комнате учителей, работавших в данной школе двадцать лет назад. Тогда Самсонов попросил показать ему мемориальный класс Первухина и впервые за время своего визита добился положительного результата. Его даже проводили до места и открыли запертую дверь.

Класс не выделялся ничем примечательным среди других классов этой средней во всех смыслах школы. Разглядывать доску и парты Николай Игоревич не стал, а сразу направился к стенду, посвященному его герою. На фотографии тот оказался совсем юным, еще школьником. Организаторы стенда не могли преодолеть непреодолимого – Первухин в своей сознательной жизни успел побывать только школьником и солдатом. На листах бумаги вокруг снимка значилась недолгая биография героя, воспоминания о нем учителей и одноклассников, другие фотографии, поменьше, на которых покойный был запечатлен с разными людьми, имелись даже воспоминания о нем сослуживцев с описанием последнего боя Первухина. Последним документом Самсонов заинтересовался и прочел его внимательно. Солдат погиб при исполнении задания по охране трубопровода, в ходе боя с бандой душманов, пытавшейся этот трубопровод подорвать, под минометным огнем, на своей позиции, которую живым так и не оставил.

Николай Игоревич, давно мучимый мыслями о целесообразности своего жития, уже не делал попыток проникнуть во внутренний мир людей, рискующих жизнью ради целей, более высоких, чем собственная выгода. Он пытался строить догадки о своей способности броситься под огнем противника в атаку или сидеть в окопе среди разрывов и не прятаться на его дне, а стрелять в ответ или ждать атаки противника. Может, вообще не бывает в нынешних войнах киношных атак, а только необъяснимые со стороны и даже с солдатской точки зрения перебежки с места на место под звуки неизвестно откуда доносящихся выстрелов? Война обошла стороной Самсонова, он видел ее только по телевизору, читал о ней в книгах, газетах и журналах, пытался выискивать философские обобщения, но не имел достаточно материала для суждения о самом себе. С одной стороны, такой недочет в биографии теперь ему досаждал, с другой – он понимал, что мог не пережить личного военного опыта физически или морально. Возможность любого из неприятных ему исходов вынуждала журналиста в целом хранить удовлетворение фактом отсутствия в его жизни опасной страницы.