Я шагнул вперед. Тотчас непонятный головной убор зашевелился, и из волос доктора стремительно поднялась плоская ромбовидная голова на раздутой шее омерзительной гадины…»

– Фу-у… – сказал Окоселый.

Он закрыл книгу и отложил ее. Голова у него разболелась сильнее прежнего. Лучше бы выбрать для чтения что-нибудь другое! Такой книгой себя не убаюкаешь. И вообще людям не следует писать подобное.

У него екнуло сердце. Опять! Опять это шипение. И на этот раз он уже не сомневался, что доносится оно от окна.

Он повернулся к окну. И уставился на него, окаменев. Через подоконник неторопливо и изящно переползала змея. И, переползая, она приподняла голову и прищурилась, словно близорукий человек сквозь очки. У края подоконника она помедлила, а потом, извиваясь, спустилась на пол и поползла через комнату. Окоселый не мог оторвать от нее глаз.

Питера – поскольку он был очень чувствительной змеей – глубоко ранила бы мысль о том, как его появление подействовало на обитателя этого номера, узнай он об этом. Сам он не испытывал ничего, кроме теплейшей благодарности к человеку, который открыл окно и дал ему возможность укрыться от довольно знобкого ночного воздуха. С той самой секунды, когда сумка открылась и выбросила его на подоконник этажом ниже, он терпеливо ждал такого спасения. Он был змеей, невозмутимо принимавшей любое развитие событий, и был готов терпеливо дожидаться дальнейшего, но последние часа два ему все больше хотелось, чтобы кто-нибудь принял какие-то меры и спас его от замерзания. У себя дома он спал на пуховой перинке, и каменный подоконник никак не устраивал змею с устоявшимися привычками. Он благодарно заполз под кровать Окоселого. Там лежали брюки, так как его гостеприимный хозяин раздевался не в том настроении, когда снятую одежду аккуратно складывают и бережно кладут на стул. Питер оглядел брюки. Нет, не пуховая перинка, но все-таки лучше, чем ничего. Он свернулся на них и уснул. После дня, полного треволнений, он был рад погрузиться в сон.

Минут через десять Окоселого немного отпустило. Сердце, которое словно бы устроило себе передышку, снова забилось. Разум утвердился в правах. Он заглянул под кровать и ничего не увидел.

Окоселый понял все. Он сказан себе, что ни секунды по-настоящему не верил в Питера как в реально живого. Само собой разумелось, что никакой змеи в его номере быть не могло. Окно выходило в пустоту. Его номер находился в нескольких этажах над землей. И когда Окоселый поднялся с кровати, у него на лице застыло выражение суровой решимости. Выражение, свидетельствующее, что он переворачивает страницу и начинает новую жизнь. Он оглядел помещение в поисках орудия, с помощью которого мог бы осуществить замысленное деяние, и в конце концов вытащил металлический прут, на котором висела занавеска. Использовав его как рычаг, он вскрыл верхний ящик из шести, стоявших в углу. Мягкое дерево затрещало и раскололось. Окоселый вытащил укутанную соломой бутылку. Долгий миг он стоял и смотрел на нее, как глядят на друга, приговоренного к смерти. Затем со внезапной решимостью направился в ванную. Раздался звон бьющегося стекла и бульканье.

Полчаса спустя в номере Арчи зазвонил телефон.

– Послушай, Арчи, старый волчок, – сказал голос Окоселого.

– Эгей, старый стручок! Это ты?

– Послушай, не мог бы ты заскочить сюда на секунду? Я в некотором раздрыге.

– Абсолютно! Какой номер?

– Четыре сорок один.

– Буду у тебя без задержек или в один момент.

– Спасибо, старик.

– А в чем трудность?

– Ну, правду сказать, мне померещилось, что я вижу змею.

– Змею!

– Расскажу подробнее, когда придешь.