– Никак, Людвиг.

– Мы перестали ставить шкатулку, а просто оставляли лист на столе – а штрихи все равно появлялись! Вот они.

Вице-адмирал внимательно изучал каракули, напрягая всю свою фантазию в потугах что-нибудь разобрать. На листах в верхних правых углах рукой барона стояли даты. И с каждым днем (вернее ночью) каракули становились аккуратнее и даже получалось что-то похожее на текст. На последних листах можно было разобрать даже некоторые буквы.

Карета в очередной раз, скрипнув рессорами, подпрыгнула на ухабе от чего у вице-адмирала слетел монокль. Это оторвало его от бумажек.

– Вот это похоже на слово «всё», – тыкал пальцем в бумажку барон, – а вот это можно прочитать как «уже».

– Знаешь, Людвиг, это можно прочитать как угодно, десять тысяч чертей. Вот я, к примеру, читаю вот это слово как «португалец». Ох уж эти португальцы!

Последние слова Фиштайна барон пропустил мимо ушей.

– Если ты присмотришься внимательней, Огюст, ты увидишь, что на всех листках написано одно и то же. Только на ранних листках ничего не понятно, но штрихи те же и расположены в тех же местах, что и на поздних.

Вице-адмирал протер монокль и вновь прижал его надбровной дугой.

– А в комнату точно никто не мог войти? – спросил он у барона, – Может это твоя сестра написала или этот… как его… Ганс?

– Нет! Никто! Скорее твои ордена не настоящие, чем эти надписи! Все ключи от залов я всегда ношу с собой, дубликатов нет, я уверен.

– Людвиг, в твоём замке слуг больше, чем проклятых мышей в трюмах судов из Африки. Так неужели тебе не приходило в голову, что они обитают в нем на правах хозяев и самому безмозглому пришла в голову идея обводить и тебя и милую Гретхель вокруг пальца. Не удивлюсь, если в твое отсутствие самый последних твой полотер за бутылочкой испанского хохочет над удачной шуткой что твоя лошадь. Ты проверяешь свои погреба, Людвиг?

– Ах, Огюст, мы же с тобой об этом говорили. Слуги не при чем. Я лично дежурил в фойе.

– Потаенные двери? – осторожно предположил Фиштайн.

– Их тоже там нет. Я для того и пригласил тебя сегодня, что бы ты был свидетелем. Сегодня последний сеанс перед тем, как я уеду в Германию и я думаю, что все пройдет так как надо, мы сможем-таки прочесть, то, что пытается нам донести Кир Дебец.

Карета, тем временем, подъезжала к замку Крусс. Из-за крон раскидистых деревьев в синеющем небе были видны острые шпили старинных башен из коричневого кирпича. В сгущающихся сумерках они выглядели довольно устрашающе и создавали неких эффект средневековья, когда в этих местностях активно жгли ведьм.

– И вот это вот ты называешь ПСИХОГРАФИЕЙ? – спросил Фиштайн, имея в виду штриховые загогулины.

– Именно! Психографией! – кивнул фон Круссе. – Только это ни я их так называю. Так это назвал лифляндский барон фон Гюльденштуббе, который тоже получал такие послания, – ладонь барона сжалась в уверенный кулак – Я уверен, что умершие могут оставлять нашему миру послания! Послания из другого мира!

В этот момент карета подскочила на кочке и один из лакеев не удержался и слетел в траву, едва не разодрав чулки. Вице-адмирал выругался, но молодой человек, догнал карету и умудрился запрыгнуть на свое место прямо на ходу. Однако паричок он все-таки потерял.

– Из мира умерших? – вернулся к прерванному разговору Фиштайн.

– Из мира умерших!!! – ответил вон Круссе, укладывая бумаги обратно в саквояж. – Мы стоим на пороге религиозной революции, Огюст! Скоро мы сможет свободно общаться с потусторонними мирами посредством этой самой психографии! Мы сможет узнавать будущее, прошлое и настоящее! Мы сможет разгадывать доселе неразгаданные загадки! Преступления мы тоже сможет разгадывать! Мы узнаем такие вещи, о которых не имеем даже представления, Огюст! В последствии, кто знает, может быть нам удастся общаться с самим Творцом! Ты представляешь, Огюст! Представляешь?