Голубь... ну надо же.

Остановившись у лифта, Ржавый беседовал с Малиновским, и, договорившись о чем-то, мужчины, пожав друг другу руки, разошлись. Проходя мимо меня, Марат Игнатович снова улыбнулся. Слегка, лишь глазами и краешком губ.

— Капучино, как ты любишь, прошу, — протянул напиток Костя.

Бумажный стакан обжигал ладони. Я задумчиво проводила взглядом фигуру в сером. Рыжий. Смешной.

Люблю голубей.

Следующие несколько недель мы сталкивались с Ржавым то у входа в здание, то в лифте, то в холле. Три этажа бизнес центра принадлежали нашей компании: масса коридоров, кабинетов, закоулков, но почему-то, куда бы я ни пошла, везде натыкалась на его рыжую шевелюру. Сталкиваясь, мы, безмолвно улыбаясь, расходились по разным сторонам, и я ещё долго ощущала затылком его пронизывающие взгляды. Я не придавала большого значения этим совпадениям и упорно старалась не замечать его повышенное внимание. Мне не казалось – он абсолютно точно меня будто бы изучал. Не могу сказать, что это было неприятно, но мне было немного неуютно, и, как минимум, странно. Я явно не соответствовала тому типу женщин, которых выбирают такие импозантные мужчины, и неважно, в качестве кого: жен, подруг, любовниц. Мужчины, подобные ему, выбирают женщин шикарных, уверенных в себе. С большой грудью, осиной талией и копной платиновых, струящихся по спине волос. Как Светочка. Вот она как никто подходила под данное описание. Но Ржавый почему-то упорно находил глазами именно меня, заставляя тем самым смущаться. Смущаться не как школьницу, я не краснела и не потупляла скромно взор, просто было невдомек: что тебе от меня нужно?

К тому времени я уже давно переросла свои подростковые комплексы, к тридцати, знаете ли, ты волей-неволей учишься принимать себя такой, какая ты есть. В рыжих волосах и веснушках я научилась видеть свою изюминку, в угловатости – некий шарм, в несуразной одежде – свободу, а в невезучести – закономерность. Я такая, и я научилась жить в гармонии с собой. У меня просто не было выбора. Хотя нет... был... и тонкий косой шрам на запястье об этом постоянно напоминал. Но, видимо, кому-то "там" было угодно, чтобы я жила... С того дня, когда я увидела поседевшего за какие-то сутки от горя отца, и бледную, осунувшуюся до неузнаваемости бабушку, именно с того самого дня я перестала быть слабой. И научилась любить себя.

5. Часть 4

Город Н. 1997 год

Вообще, я всегда любила учиться. Русский язык, география, история, точные науки – все это давалось мне с необычайной лёгкостью. Не скажу, что мои родители были семи пядей во лбу, и это генетическое, скорее, я училась на отлично от безысходности. Ну а чем ещё было заниматься долгими зимними вечерами? Да и летними тоже… Друзей у меня не было, на дискотеки я не ходила, на посиделки во дворе меня никто не приглашал.

Ира с Галей вечно высмеивали ребят, тусующихся вечерами на исписанных непристойными выражениями лавках:

— Сидят, двоечники, портвейн посасывают и песни матерные горланят. А завтра будут канючить: “Лаврова, дай алгебру списать”, — демонстративно отвернувшись, с презрением фыркнула Галя.

— Ага, они только и умеют, что курить да материться! — поддержала её Ира, взяв крепче подругу под руку.

Наша троица прошла мимо шумной компании, и вслед раздался взрыв хохота. Они смеялись над нами. Они всегда смеялись над нами! Клоунессы, заучки, серые мыши, посмешище…

Вернувшись домой, я ещё долго наблюдала за ребятами с балкона.

Они играли на гитаре, дурачились, травили анекдоты и отпивали вино прямо из бутылки, передавая её по кругу. Такие раскрепощенные, такие беззаботные… Я мечтала быть такой же, как они.