Самое неприятное в лыжном спорте – это переть на себе лыжи. А делать это приходится. Даже если твой отель расположен прямо у подъемника, до него все равно надо дойти. Причем в лыжных ботинках. Шкафчиков для сменной обуви на горе не предусмотрено. Я уж не говорю о тех бедолагах, которые живут в отелях в центре города: чтобы добраться до ближайшей станции канатной дороги, они каждое утро вынуждены заталкиваться вместе с лыжами в ски-бус (специальный автобус). Итак, я готова: сто одежек как у капусты, на голову давит шапка, на ногах кандалы, прикидывающиеся лыжными ботинками. Передвигаешься в этих колодках как примат, еще не привыкший к прямохождению. Надев, сразу попадаешь в секту чудаков со странной подпрыгивающей походкой, напоминающих (с учетом ярких комбинезонов) подвыпивших космонавтов. Они, ковыляющие от отелей к подъемнику с лыжами через плечо, начинают встречаться еще внизу. А на горе эти пьяные лунатики везде, куда не ходят в лыжах – в туалетах, у шведского стола с подносами, за барной стойкой со стаканами. Но, едва прицепив к кандалам лыжи, ковыляющие человечки превращаются в стремительные ракеты, с ветерком просвистывающие мимо тебя в неведомые дали. Некоторых я не успеваю проводить даже взглядом.

Воровато подглядываю, какие движения показывают инструкторы более обеспеченным «чайникам», после чего увязываюсь за толпой в разноцветных костюмах и с лыжами в обнимку сажусь в фуникулерчик. Он поднимает нас на высоту почти 2000 метров. Тут, с 25-й попытки попав ботинками в крепления лыж, вижу, что большинство прямо в лыжах устремляется еще выше – на кресельном подъемнике. Меня сбивает с толку большое количество садящихся на подъемник детей. Уж если дети не боятся, то уж я-то… И тоже боком ползу к уносящемуся круто вверх стульчику.

На высоте 2500 метров меня подстерегает первый горький опыт: кресельные подъемники везут только вверх. А если желаете вниз, то извольте на лыжи! А мне туда даже смотреть страшно: прямо под ногами круто уходит вниз укатанная как лед белоснежная трасса, а справа и слева сначала откос, потом обрыв, а на дне его лес. Вспоминается детский стишок: «Стою на вершине, в лыжи обут, то ли лыжи не едут, то ли я…» Но дети один за другим пролетают мимо и исчезают в снежной пыли (кто ж знал, что французы ставят своих чад на лыжи чуть ли не в год).

Стою. Ковыряю палкой в снегу и обдумываю извечный русский вопрос: что делать? Надо каким-то образом спуститься вниз на 500 метров, а там уже спасительный фуникулер, спускающий к отелю. Может, снять лыжи, пустить их под откос, и, как в детстве, помчаться на попе? Но вспомнив размер залога в прокате, решаю оставить лыжи при себе. Устанавливаю их «плугом» (носки вместе) и начинаю медленно сползать вниз. Стоит мне случайно хотя бы на секунду выровнять одну из лыж, как начинается бесконтрольное и стремительное скольжение. Скоро понимаю, что «плугом» не доберусь до фуникулера и к ночи. Стать местной достопримечательностью – ледяной скульптурой «Девушка в лыжах, бредущая плугом» – мне не хочется. Мысленно крикнув «Банзай!», ставлю лыжи параллельно друг другу – и стремглав уношусь в никуда. Ветер и снег в лицо, в глазах темно от ужаса, а сердце сначала уходит в пятки, а потом вообще, похоже, выходит из тела… Очнувшись, нахожу себя в целости и сохранности – возлежащей в мягком придорожном сугробе, в позиции «лыжи кверху, палки в сторону».

– Ca va? (Как дела?) – проносясь мимо на сноуборде, бодро окликает меня какой-то спортивный красавчик.

– Tres bien! (Отлично! – фр.) – мрачно отзываюсь я из сугроба и совершаю очередную бесплодную попытку встать.