Впрочем, вру – летать тут как раз хотели все, даже уборщица Екатерина Осина. И потому, драя по утрам лестничные пролеты, полы и подоконники административного корпуса, Катя с острой завистью смотрела издали на стадион. Там Егор Спешнев – тот самый парень, который высадил ее из своего «жигуленка», – крутил на турнике «солнышко», его сокурсник и толстяк Микола Гринько с открытым ртом столбенел при виде пробегавшей мимо худенькой Гюльнары, а второй сокурсник, грузин Вахтанг Микеладзе, увидев пышногрудую Марину, просто рухнул с гимнастических колец на землю…

Катя выжала половую тряпку и увидела того, кого каждое утро в 07:55 поджидала на лестнице административного корпуса.

– Валерий Иванович, здравствуйте! Ну, пожалуйста! Разрешите мне ходить на занятия! Вольнослушате…

– Отстань! – «Жан Рено» хотел проскочить мимо нее. – Скажи спасибо, что тебя уборщицей взяли.

Но Катя, загородив ему дорогу, не двигалась с места.

– Я лучше всех буду учиться!

– Осина, – осерчал «Рено», – ты меня достала!

– Еще нет, Валерий Иванович. Но я расту. Я уже на полсантиметра выросла!

– Да ну тебя! – все-таки обошел ее замректора и скрылся в своем кабинете.

– Всё равно я буду здесь учиться! – вслед ему крикнула Катя.

Потом у курсантов начинались занятия – физика, математика, английский, воздушное право… А Катя, домыв пол в ленинском уголке, доставала из кармана халата крохотную иконку Николая Чудотворца, ставила ее рядом с книгой «Новое мышление» М. С. Горбачева и Постановлениями XXI съезда, опускалась на колени на еще мокрый пол и, оглядываясь на дверь, шептала:

– Ну, прошу тебя, святый, сотвори чудо…

И что вы думаете? Хотите – верьте, хотите – нет (это, как говорится, ваше личное дело), но уже в декабре, то есть всего три месяца спустя после начала занятий, Катя снова сидела в кабинете ректора училища. На столе перед ректором лежала стопка распечатанных почтовых конвертов и тетрадных листов, исписанных ровным женским почерком.

– Четырнадцать… пятнадцать… шестнадцать… – считал генерал эти конверты. – Ну, ты даешь, Осина! Шестнадцать писем министру авиации! Думаешь, ему делать больше нечего, как твои письма читать?

Катя молчала. Она еще не знала непреложного правила высшей бюрократии спускать жалобы тому, на кого эти жалобы были написаны.

Ректор взял одно из ее писем и прочел вслух:

– «В то время, как по призыву генерального секретаря Коммунистической партии во всей стране происходит перестройка, ускорение и новое мышление, в Приволжском летном училище сохраняются старые нормы приема на пилотов – ростом только выше ста шестидесяти пяти сантиметров…» – Ректор поднял глаза на Катю. – То есть я консерватор? Да или нет?

– Я выросла, – ответила Катя. – На два сантиметра! Можете измерить. Хотите?

Ректор не отвечал. Он разглядывал Катю так, словно действительно измерял своим взглядом. Но не только рост, а еще, я бы сказал, и ее крохотный бюст, и тонкую шею… Потом вздохнул:

– Ладно… Так и быть… Я разрешу тебе посещать занятия.

– Ой! – вскочила Катя. – Спасиб…

– Подожди, – перебил ректор. – Ты можешь их посещать при условии, что останешься уборщицей.

– Как это? – изумилась Катя.

– А так, – сказал он жестко. – Летать все хотят, а полы мыть некому.

Столовая гудела от голосов обедающих курсантов. В углу, на кронштейне под потолком, находился телевизор, Горбачев сообщал о выводе советских войск из Афганистана. А Катя, Гюльнара и Марина стояли со своими подносами в очереди у стойки раздачи блюд.

– Блин! – говорила Гюльнара. – Полгода никаких полетов! Сплошные классные занятия!

Катя, первой взяв себе пару блюд и заплатив, отошла с подносом от кассы, поискала глазами свободный столик. Но все столы были заняты, только за одним проглядывал свободный стул. Катя направилась к этому столу.