А Егор продолжает сидеть в своем командирском кресле, по-прежнему закрыв глаза и держа руки на штурвале.

– Егор! – говорит Микола. – Эй, командир!

– Егор, проснись! – повторяет Вахтанг. – Мы прилетели.

– У меня руки сломаны, – негромко произносит Егор.

– Шо?! – кричит Микола и, наклонившись к Егору, видит, что рукава Егоровой рубашки намокли, с них капает кровь. – Блин! Этот президент, сука, тебе руки сломал!

– Шумахер, врача! – орет Вахтанг.

Потом была санитарная машина, и черный врач-нигериец, прибежав в пилотскую кабину, осматривал сломанные в кистях руки Егора, и черные санитары готовили носилки.

– You suppose to have a painful shock…[5] – сказал врач Егору.

А снаружи Микола и техники аэропорта осматривали помятый фюзеляж самолета и переднюю опору шасси, которую заклинило в нише.

Наложив на руки Егора временные шины, врач-нигериец мимоходом спросил у Шумахера:

– Is your insurance international?[6]

– We don’t have insurance[7], – ответил Шумахер.

– What? – изумился нигериец. – How come?[8]

Вахтанг схватил Шумахера за грудки:

– Что?! Мы летаем без страховки?

– Sorry, gentlemen! – сказал нигериец. – We cannot take him to the hospital without insurance[9].

Наспех забинтовав руки Егора, врач показал санитарам на выход и ушел вместе с ними. Пропустив их при выходе из кабины, Микола вошел в кабину и доложил:

– Переднюю опору шасси щэ можно вытащить вручную, но обратно вона не зайдэ, гидросистема пробита и уся вытекла. И, воопще, уся машина побита градом, лететь не можливо.

– Нужно вызвать ллойдовских страховых экспертов, – сказал Егор. – Шумахер, ты слышишь?

– Слышу… – отозвался Шумахер. – Но у нас и на самолет нет страховки.

– Шо-о?! – изумленно воскликнул Микола.

– Шумахер, ты покойник, – сообщил Вахтанг.

Ночью черные техники-нигерийцы вытянули опору переднего шасси из ниши и вмертвую закрепили ее дополнительными металлическими штангами. Потом кое-как выправили фюзеляж и залатали, как смогли, обтекатель. Шумахер, слюнявя доллары, рассчитался с ними наличными. Затем эти же техники-нигерийцы, воровато озираясь, подогнали к самолету цистерну с горючкой и заправили самолет. Шумахер снова рассчитался с ними наличными и поднялся в пилотскую кабину.

– Всё, пацаны, ходу! Я договорился, нам дают вылет.

Егор, сидя с перевязанными руками в своем командирском кресле, спросил:

– Ты хочешь, чтоб мы летели с выпущенным шасси?

– Но вы же асы! А горючки у нас по горло! В Турции дозаправимся и – до Кишинева! Спасете мне машину, я вас дома озолочу!

– Ни! – Микола покачал головой. – Всэ, нэма тоби веры! Бабки на бочку! Зараз!

– Ребята! – Шумахер вывернул пустые карманы. – Вот все, что осталось! Все деньги в Кишиневе, в банке!

Егор кивнул Вахтангу на приборы и штурвал, и Вахтанг, исполняя теперь обязанности командира самолета, включил двигатели и провел предполетную проверку приборов. Еще через десять минут самолет осторожно тронулся и на шасси, у которого передняя опора была больше похожа на костыль, медленно покатил к ВПП.

Микола запросил разрешение на взлет, и самолет, пробежав по полосе, взмыл в ночное африканское небо. Вскоре россыпь огней африканского города и ночная Африка, темная, как шкура носорога, растаяли под его крыльями.

А восемь часов спустя под ними проявились пасторальные молдавские пейзажи, освещенные мягким утренним солнцем. Запросив посадку у кишиневского диспетчера и получив разрешение и инфо о погоде и видимости, Вахтанг вывел самолет на посадку и ювелирно посадил на сломанное шасси-костыль. Дивясь на этот костыль и на фюзеляж – весь в заплатах и избитый, словно оспой, вмятинами от ледяного града, – молдаванин «маршал» – сигнальщик, озабоченно качая головой, взмахами своего жезла привел самолет на дальнюю стоянку, и едва самолет достиг этой стоянки, стойка-костыль с хрустом надломилась.