–Фирс, ну сколько тебя ждать?

Он медленно поднял взгляд от отражения расчёски, которой не было, к отражению жены…

–Как ты меня назвала?

–Так же, как и всегда… Я хочу сказать – мысленно, – поправилась Марина со странной улыбкой, от которой совсем не было весело.

Он похолодел. Невозможное придавило сердце тяжким грузом.

Расчёска…

(Фирс, мне фиолетово, дешёвка или нет, она мне нравится, и точка!)

Сюрприз…

(Обожаю твоё напряжённое лицо, когда ты возвращаешься домой! Ничего смешнее на свете нет. Но признай, Фирс, большинство моих сюрпризов тебе нравятся…)

Соблазнительность…

(Фирс, когда женщина ждёт, мужчина бросает всё и спешит к ней. Если сомневаешься – иди сюда, и я сумею доказать, что в твоей жизни нет ничего важнее, чем удовлетворить меня…)

Он стоял, напряжённый, как струна. Она лежала и смотрела на него через отражение, и из её глаз струился душный морок, обволакивавший душу.

Створки трельяжа захлопнулись, словно их рванули навстречу друг другу сильные и безжалостные руки. Фирс вздрогнул, сердце оторвалось и заметалось по телу. Флаконы с «Диором» и «Лютьеном» оказались вдавлены в зеркало. Оно треснуло, осколки со звоном и хрустом посыпались через щель между створками.

И в тот же миг погасли светильники, наступила тьма, лишь тускло светился прямоугольник окна. И во тьме прозвучал уже несомненно знакомый голос:

–Фирс, не заставляй женщину ждать…

612 шагов

Представьте такую ситуацию. Вечер, двое входят в парк. А домой возвращается только один из них.

О чём вы подумали? Вот-вот. Следователь думал о том же самом. В принципе, при всех странностях произошедшего, он мог думать о чём угодно. Но остановиться – только на одной этой мысли.

К моему счастью, некто Пал Васильич Никандров даже в свои седые годы оставался заядлым курильщиком. А его супруга, Марья Степановна, категорически не выносила табачного дыма. Даже у подъезда ему курить запрещала – чтобы через форточку не натягивало.

Опять же, к моему счастью, Пал Васильич как раз недавно крепко повздорил с другим пенсионером, завсегдатаем дворовых лавочек. Не желая даже видеть соседа, Пал Васильич перестал углубляться во двор. Вместо этого он со всеми своими папиросами уходил за угол дома. Там ему открывался вид на неказистую улочку, огибавшую городской парк с тыла, и на кованые ворота парка.

Он-то, Пал Васильич, и стал моим спасением. Все остальные странности, я думаю, следователь сумел бы повернуть против меня. Но старый курильщик стоял на своём: из парка вышли двое, и тот, что поменьше ростом, был цел и невредим. Он вернулся в парк один. Второй, повыше, то есть я, долго смотрел ему вслед, о чём-то волновался, но в ворота не входил. Ждал, ждал, потом сделал звонок по сотовому телефону… А потом повернулся и ушёл.

Лицо у него, то есть у меня, было бледное.

Распечатка телефонных звонков подтвердила, что я действительно связался с Лёхой в 20 часов 18 минут. Разговор длился меньше минуты. Запись разговора – а Лёха, как выяснилось, всегда записывал свои разговоры – не дала усомниться, что ответил мне именно он.

Поэтому я остался на свободе. Спасибо Пал Васильичу и Лёхиной причуде. Следователю пришлось поверить мне.

Хотя в одном он был прав – я действительно рассказал не всё…

***

Телефонный звонок оторвал меня от ужина.

–Привет, это я!

–И это тоже я. Как удачно встретились два «эго», – проворчал я в трубку. – У твоего «эго» имя есть?

–Да брось, узнал же! – возмутился Лёха.

Конечно, узнал, ещё по звонку. Не потому, что у меня на нём отдельная мелодия стоит. Просто никто, кроме Лёхи Коркина, не умеет так точно выбирать для звонка момент, когда я голоден и уже взялся за ложку. Или, скажем, когда мне позарез нужно в туалет.