Пришли приказчики: Иван Васильевич и Сидор Фомич.

– Садитесь, господа, – проговорил я, с неохотой отрываясь от своих дум.[4]

– Чичков пришёл, – доложила горничная.

– Зовите.

Вошёл Чичков, огляделся и испуганно остановился.

– Чего тебе?

– Старики, сударь, прислали, – проговорил он, слегка пятясь к двери, по мере моего приближения. Он, очевидно, боялся, чтобы я, как бывало покойный Юматов, как-нибудь не съездил ему в зубы.

– Да ты чего пятишься? – насмешливо спросил я.

Чичков покраснел, тряхнул волосами и, задетый, ответил:

– Я ничего-с.

– А ничего, так и стой, как все люди стоят. Зачем тебя прислали?

– Прислали сказать, что не согласны.

– Почему же не согласны? – угрюмо спросил я.

– Не согласны, и баста!

– Значит, за меня уступают землю?

– Нет, как можно! – испугался Чичков. – Без земли что за мужик! Только на ваших условиях не желают.

– Почему же не желают?

– Да Господь их знает. Стоят на своём: не желаем, и баста! Ведь, сударь, вы нашего народа не знаете, – одна отчаянность и больше ничего. За всю вашу добродетель они вас же продадут. Помилуйте-с! я с ними родился и всех их знаю. Самый пустой народ. Ничего вы им не поможете, – всё в кабак снесут и вас же попрекнут.

Я задумался, а Чичков вкрадчивым голосом продолжал:

– Право, сударь, оставьте всё по-старому, как было при Николае Васильевиче. Забот никаких, денежки одним днём снесут. А этак, узнают вашу добродетель, перестанут платить.

– А ты откуда узнал мою добродетель?

– Да, ведь, видно, сударь, что вы барин милостивый, простой, добродетельный. А с чего бы вам затевать иначе всё это дело? Только ведь, сударь, не придётся. Помяни меня, коли не верно говорю.

– Верно, верно! – умилился Сидор Фомич.

– А ты с чего? – накинулся я на Сидора Фомича. – Тот-то знает, куда гнёт, а ты с чего?.. Вот что, Чичков, – обратился я к Чичкову, – кланяйся старикам и скажи, что я завтра покажу им свою добродетель.

Чичков сперва съёжился, но при последней фразе глаза его злорадно загорелись.

– Не понял что-то, сударь… как передать прикажете?

Но моё терпение лопнуло.

– Ступай! – крикнул я, взбешённый.

По его уходе, я отдал следующее распоряжение:

– Завтра, Иван Васильевич, работ не будет. Вы со всеми рабочими верхами оцепите деревню и ни одну скотину из князевского стада не пропускайте на выпуск до моего распоряжения.

Сидор Фомич тихо вздохнул.

– Не знаю, как и посоветовать вам, – заметил Иван Васильевич.

– Никак не советуйте, – это моё дело. Иначе нельзя.

– Как прикажете.

На другой день меня разбудил страшный рёв скота. Я подбежал к окну, и моим глазам представилась следующая картина. На другой стороне реки, у моста, толпилось князевское стадо. Скотина жадно смотрела на выпуск, расположенный за мостом, и неистово ревела. Иван Васильевич с 15 верховыми стоял на мосту и мужественно отражал отдельные попытки, преимущественно коров, пробиться через сеть конных.

Во дворе толпилась вся деревня. Я поспешил одеться и выйти. При моём появлении, толпа заволновалась.

– Пожалей, будь отцом, – заговорили они все вдруг.

Передние стали опускаться на колени. Картина была сильная, но я, преодолев себя, сурово проговорил:

– Встаньте.

И так как они не хотели вставать, то я сделал вид, что ухожу в комнаты.

Мужики поднялись с колен.

– Нечего валяться, – заговорил я так же сурово. – Хоть землю грызите, ничего не поможет. Или берите землю, или отказывайтесь.

– Нам нельзя без земли.

– Так берите.

– Батюшка, – заговорил Чичков, – дай нам недельку сроку.

– Минуты не дам, – вспыхнул я. – Ты мутишь народ. Ты в контракт не хочешь. Почему не хочешь?

– Не я не хочу, мир не хочет.

– Почему не хочет?