В другом уголке продолжала накапливаться поступающая на вход информация. Ее было много, и она была разная. Кое-что я уже слышал, и не раз, ну, например, то, что я – «мелкий сучонок», а кое-что было новым и интересным. Например, то, что Израиль Иммануилович якобы является членом какого-то серьезного синдиката и что он только с виду такой мягкий и пушистый; что все попытки установить у него в магазине самые хитроумные прослушки и скрытые видеокамеры провалились, потому что старый хрыч – настоящий профи в таких делах.

Осмысление всего этого было делом будущего, а пока приходилось мучиться.

Я говорил этим глупцам, что они глупцы, если не понимают, что такое дружба; что если лежащего на асфальте мальчишку двенадцати лет пинают трое двадцатилетних жлобов, у которых и ножички за пазухой есть, а потом приходит кто-то и спасает его, то этот кто-то становится для мальчишки другом на всю жизнь.

Я говорил этим глупцам, что они глупцы, если не понимают, что в ранце за плечами можно носить не только не облагаемые налогами уши фрау Шульцбрехт, но и реферат по теории многослойных пластин, и учебник Хермандера по введению в математический анализ.

…

– Зачем ты этим вечером в сети про Последнего Императора справлялся?! И только не говори мне, что восполнял пробелы в образовании! – человек в шляпе рычал, от его патернализма не осталось и следа. Он так завелся, что до меня долетала его слюна.

Между тем этот вопрос помог остаткам моей раздробленной болевым шквалом логики скомпилировать версию того, зачем здесь эти двое.

Удавка на моей шее ослабла. Мне давали возможность ответить.

– Вы, дяденька, поражаете меня своей способностью отвергать очевидное, – сказал я и не узнал свой голос – настолько он ослаб.

На мгновение мне стало себя жаль, захотелось снова быть маленьким, заплакать и спрятаться в защищающих от всех бед маминых объятиях.

Потом пришла волшебная злость. Она освободила меня, отделив дух от бесполезного тела. Мой дух был зубаст, он откусил у человека в шляпе половину лица.

…

– Я забью тебя до смерти, малыш. Поверь, так или иначе ты мне все расскажешь! – его глаза светились, как два прожектора.

Я поднял правую руку и поднес оттопыренный средний палец прямо к его лицу.

Обтекаемая столбами белого сияния рука моя была тонкой, как спичка.

…

Жизнь без среднего пальца правой руки была явно хуже, чем с ним.

Мразь в шляпе ждала ответа.

Отделившийся от тела дух с интересом наблюдал за тем, как залитая кровью кукла, зашевелив порванными губами, прохрипела:

– Он был мне дорог как память. Мама ваша очень любила на него присаживаться…

Затем были взрыв, дым и полный бардак.

А посреди этого бардака качался в своем старинном деревянном кресле-качалке Израиль Иммануилович, таращился одним глазом и без конца повторял: «Ну вот, теперь и ты!»

–

3. Если чудеса, то настоящие

Боб был островитянином с совершенно непроизносимым именем букв этак из пятнадцати, преимущественно гласных. А поскольку среди этих букв присутствовали литеры «Б» и «О», то мы звали его просто Боб.

Боб был, мягко говоря, невысок ростом, и даже огромная копна черных кудряшек качественно ничего не меняла. Эта физическая кондиция весьма часто создавала ему разного рода проблемы. Обычно проблемы эти разрешались тихо и мирно, но иногда случалось по-другому: этот милейший человек, учившийся на филологическом факультете нашего университета, превращался в маленького дьявола и, вереща что-то на своем птичьем языке, вытворял такое, что всем тем, кто это видел впервые, и тем более тем, кому это уже приходилось наблюдать раньше, становилось понятно, что с ним лучше не связываться.