Хочется привести еще ряд фактов, связанных с тем памятным наводнением. Известно, что именно наводнение 1924 г. стало своего рода катализатором нового направления исследований великого ученого Ивана Петровича Павлова. Его лаборатории в Институте экспериментальной медицины и Академии наук были затоплены. «Необыкновенное стихийное бедствие, – писал Павлов, – представило нам случай наблюдать и изучать хроническое и патологическое состояние наших собак, происшедшее под влиянием этого события, как чрезвычайно сильного внешнего раздражителя. При страшной буре, при сильном волнении прибывающей воды, при треске и шуме ломаемых и падающих деревьев пришлось спешно переводить животных на второй этаж и оставлять их здесь в необычных компаниях. Все это, очевидно, чрезвычайно затормозило всех животных, между ними не замечалось обычных драк. Одни из собак по миновании события и водворении на прежнее место остались такими же, какими были. Другие, и именно тормозного типа, оказались после этого нервнобольными, и на очень большой срок» [60]. В дальнейшем, экспериментируя, И.П. Павлов повторил звуковую обстановку наводнения: в железный лист била струя воды, шумел вентилятор, гудел гудок. Это тормозило все условные рефлексы: звонок, обычно вызывавший пищевые рефлексы, стал провоцировать оборонительные. Звонок стал «пахнуть» для собак не едой, а наводнением. Животные часто впадали в сонное состояние, и это напоминало Павлову трудные 1918—1919 гг., когда приходилось работать с истощенными животными. Таким образом, случайные прежде наблюдения за срывом нервной деятельности у собак стали систематическими в павловских лабораториях, что положило начало новому направлению в экспериментальной физиологии.

А вот ряд личных впечатлений ленинградцев той поры.

Корней Чуковский записал в дневнике 24 сентября 1924 г.: «Вчера наводнение, а сегодня – солнце. Вчера было похоже на революцию – очереди у керосиновых и хлебных лавок, трамваи, переполненные бесплатными пассажирами, отчаянные, веселые, точно пьяные, толпы. И разговоры: „В Косом переулке – вода… всю Фурштатскую залило… на Казанскую не пройти“…».[61]

Из дневника Дмитрия Александровича Фридрихсберга, профессора-химика Ленинградского университета: «Запомнилось великое наводнение 23 сентября 1924 года. Мне было 9 лет. В день наводнения раньше отпустили из школы. На 4-й линии увидели бурный ручей, текущий из Смоленки. Был жуткий ветер. Побежали к Неве, но до сфинксов было не дойти. Стало размывать Андреевский рынок. Люди побежали, побросав лотки с товарами. Поплыли арбузы, мы хватали их, сколько могли удержать. Дома встретил отец, бледный как мел. Мою радость не одобрил. Стало темно, ветер усилился. В окно было видно, как летают листы железа, сорванные с крыш. Ломались деревья. Редкие люди шли по горло в воде и вдруг исчезали, проваливались в люки. Управдом сидел на заборе с багром и ловил бревна. Он собрал их много сажен, потом все продал, и его арестовали. Меня тогда поразила эта несправедливость. Но, действительно, нельзя допускать, чтобы отдельные люди извлекали деньги из пропадающего имущества. На следующий день было солнечное тихое утро. Занятий не было, и мы пошли на Смоленское кладбище. Там стояли огромные озера, гробы были размыты, их было много на земле. Мы нашли доски вместо весел и, сев каждый в свой гроб, устроили гонки по воде, не разбираясь, было ли что-нибудь в гробах или нет. Твердо помню, что никаких мыслей о недопустимости такой игры не приходило. Мы были по-детски счастливы».