Эрих так крепко – до боли – сжимал свой флажок, что, даже когда они вернулись домой, у него на ладони еще оставался след – линия жизни, линия любви. Мама и папа отдали ему свои флажки, и он поставил их на подоконник в пустую банку из-под меда. У той был оббит край, так что по назначению ее уже не использовали. Мама включила радио и подпевала «Друзья, жизнь стоит того, чтобы жить». Эрих попросил папин альбом про фюрера. В нем еще оставались пустые места – папа собрал не все карточки и никогда уже не соберет, потому что теперь выпускают по темам «Живопись барокко» и «Англия – разбойничье государство», которым, конечно, не место в жизни фюрера. Эрих читал подписи и представлял недостающие изображения: «И снова дети не дают фюреру прохода», «Обычное жаркое – даже для рейхсканцлера», «Все хотят пожать руку фюреру», «Гитлер прислал нам еще танков», «Вот, мой фюрер, это моя внучка». Пустые страницы нравились Эриху больше всего – на них он воображал себя.

Я видел, как Эрих рос и взрослел: плавал в озере словно рыба, строил в лесу шалаши и думал, что мама не найдет его. Видел, как он лежит под ветками – тихо, тихо – прислушиваясь к голосам из ульев: над дымом и схваткой грохотали митральезы. Но кто же тогда я? Когда папа ушел воевать в Россию, мама сказала, чтобы Эрих больше не прятался. Он слишком привык играть один, сказала она, у него нет товарищей, а другие мальчики в деревне играют в войну. Но теперь, в школе, ему бы уже пора обзавестись привязанностями.

– Не понимаю, что это значит, – говорит он.

– Друзьями, – объясняет мама. – Обзавестись друзьями. Разве тебе не скучно одному?

Пока он болел, остальные успели передружиться.

– Мне никого не осталось, – говорит он, и в этот момент я ощущаю мир его кожей, смотрю на мир его глазами.

Он показал маме игрушку, которую придумал сам: карточка, к обоим концам которой привязаны нитки. С каждой стороны нарисовано по пол-лица. Когда берешь за нитки и раскручиваешь карту, половинки сливаются в целое.

– Чем ты занимаешься на работе? – спросила Зиглинда отца, когда они вышли на Кантштрассе. У Юргена день рождения, и вся семья отправилась в зоопарк. Мама с мальчиками ушла вперед, а Зиглинда не спеша идет с отцом и раскачивает его руку. На девочке брошка с неизвестным цветком из папиных молочных зубов. За нее то и дело цепляется косичка Зиглинды, что очень смешит папу.

– Хватит кусаться, – говорит она.

– Как вкусно, – отвечает папа.

Они свернули на Иоахимсталлерштрассе и вскоре увидели маму с Юргеном и Куртом, которые дожидались их у Львиных ворот (те вели вовсе не ко львам, а к слонам). На севере, на фоне ясного неба, возвышалась зенитная башня люфтваффе – как неприступная цитадель. В ней хранились картины, скульптуры и бесценные культурные памятники: голова Нефертити, алтарь Зевса. А еще там был госпиталь и вдоволь воздуха. И ее точно никто не будет бомбить.

– И все-таки, что ты делаешь на работе? – снова спросила Зиглинда.

– Слежу за безопасностью.

– За безопасностью чего?

– Вообще за безопасностью.

– Домов? Бомбоубежищ?

– Нет, совсем нет.

– Следишь, чтобы не было острых предметов? Лезвий? Битых бутылок?

– Нет, Зигги.

– Привязываешь веревки к пианино, чтобы люди могли спуститься из окна и спастись?

Папа снова улыбнулся.

– Следишь за водой? Небом? Воздухом? Разговорами?!